Наркоза не будет!

— Почувствуй, что тебя нет. Как будто твое тело растворилось в темноте. Забудь, что у тебя есть мышцы. А теперь стань легким и всплывай на поверхность. А теперь смотри вперед, там появится голубой огонь. Снаружи голубой, а в центре белый. Главное не испугаться, когда он начнет приближаться. Видишь?

— Да…

Когда вспышка приблизилась, огромная непосильная энергия ворвалась в их тела, выгнула позвоночники дугой и сотрясая в судороге заставила потерять сознание. Они пропали в белом неподвижном огне.

* * *

Утро наступило внезапно. Без снов, без воспоминаний, словно перевернули лист в тетради. До обеда валялись в кровати. Коша была спокойна и равнодушна. Она думала о предстоящем прощании с любовником как о простом обыденном факте. Ночное путешествие вылечило ее. Не было больше летней муки и страха потерять. Коша поняла, что это не вне, что это — в ней.

Она отошла к окну, вспоминая в кратце все жертвы лета. Чернуху, Рыжина, Чижика. И последнюю жертву настигнутую кем-то, кто там наверху, Валька. И поняла, что не знает, чем считать смерть Чижика — утратой или освобождением. Возможно то, что он предлагал была жизнь. А возможно — смерть.

Ринат поднялся задумчивый и погруженный в себя.

Дневная обыденность заставила его снова надеть привычную личину.

Он боится перемен — поняла Коша.

Ринат совсем не Чижик. Абсолютно не Чижик. В мозгу снова укором мелькнул его образ, но был настолько нереален, что испытывать угрызения совести было так же глупо, как мучиться виной за измену открытке любимого киноактера.

Что делать? Она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

Ринат ждал, когда она уйдет, и она не стала его напрягать.

— Прощай, «ангел», — сказала она, чувствуя, что смотрит сверху вниз.

Ушла, прохладно попрощавшись. Она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

Ринат неожиданно долго задержал ее руку, проводив, что было еще более странно, до самого трамвая. И долго стоял, глядя ей вслед.

Но она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

* * *

Вернулась к Евгению. Полезла по пожарной лестнице. Окно было закрыто. Плохо.

В окне свет. Подъезд. Томительный подъем гремучего лифта. Звонок. Скрип ключа.

Открылась дверь — Евгений угрюмо посмотрел исподлобья. Легкое чувство вины шевельнулось в ней. Жаль Евгения! Жаль!

Он отступил. Она вошла. Он ударил ее по лицу так, что из носа хлынула кровь. Падая, Коша ударилась затылком, и в глазах сразу же запрыгали зайцы.

— Ты что? — заорала и тут же замолкла от нестерпимой боли.

Стошнило. Чувство вины прошло мгновенно. Глухонемой снова замахнулся.

— Не-е-ет! Не надо! — зашептал Коша, прикрывая голову руками и вытирая мокрые губы. Заплакала от боли и беспомощности.

Евгений замычал, стиснул зубы и, ища взглядом жертву, оглянулся. Подошел к дверям и пробил доску кулаком. Видимо, он выбил костяшку. Потому что тут же схватившись за кисть, упал на пол и прижал руку к животу. Плача, Коша подошла к нему и потянула руку. Точно. Вокруг среднего пальца была синяя блямба. Она взяла его за палец и дернула. Палец встал на место. Глухонемой вскрикнул. Он больше не мог ненавидеть ее, но не в силах был вынести. Заплакал.

Она погладила Евгения по голове и ушла в ванну отмываться.

У Коши была очень густая кровь. Как смола. Коша с трудом отмыла лицо. Черные комки долго не хотели проходить сквозь решетчатый фильтр. Повозила пальцем, потом выдернула решетку. Мельком глянула в зеркало. Хороша!

Вернулась в комнату.

А куда еще? Зима! Вся российская независимость и гордость и чувство собственного достоинства вечно разбиваются об эту жуткую непереносимую зиму.

Евгений все сидел на полу и тупо смотрел вниз, переполненный непривычными чувствами. Коша прошла мимо и легла в кровать. Дико болела голова. Она накрыла голову подушкой и стала ждать, когда пропадет сознание. Сквозь щель она увидела, что зажегся свет. Глухонемой пришел в комнату и горестно вздохнув, уселся прямо на пол возле кровати.

— Никогда не буду! — сказала Коша.

— Лъублъу. Хочу гъоъоорит. Не-е могу все пи-ис-ать!

Евгений застонал и треснул ладонью об пол. Замер на секунду. Протянул руку и жалобно, переполнено нежностью и обидой, погладил одеяло. По его впалым щекам скупо прокатилась стыдливая слеза. Коша не шелохнулась. Она давила в себе просыпающуюся жалость. Нельзя. Лучше сразу.

— Ты слышал, что я говорю? Я больше никогда не буду этого с тобой делать.

Собралась с силами и отчетливо повторила:

— Я НИ-КО-ГДА НЕ БУ-ДУ С ТО-БОЙ Э-ТО!

Евгений поднял глаза с тем же выражением, которое было у него, когда Коша расквасила ему нос в троллейбусе. Она отвернулась, чтобы не видеть его беспомощности и не потерять твердости духа. Некоторое время глухонемой сидел на полу молча. Закурил.

Поискал бумагу, но не найдя ничего, написал фломастером прямо на полу: «Я люблю тебя!»

Коша прошептала, пряча покатившиеся слезы:

— Нет. Не хочу, чтобы ты бил меня. И… я никогда уже не смогу быть с тобой.