Роня что-то писал, сидя прямо на подоконнике открытого окна. Шарики, горсть стальных перьев в маленькой коробочке. Бутылка из-под кефира, которую выпили в два приема. Наполовину обломанный батон. Солнечный квадрат на столе. Простая человеческая жизнь. Реальная и твердая на ощупь.
Коша решила считать мужика галлюцинацией.
— Я пишу, — сказал Роня и снова уткнулся в бумаги.
— Пиши… — сказала Коша и свалилась на койку.
Потолок закружился в глазах.
Сон был настолько явственным, что Коша не сразу вернулась в реальность. С трудом она осознала, что лежит на Рониной койке в общаге. Роня по-прежнему сидит на подоконнике и пишет. Она села.
— Ронь! — начала Коша и закашлялась.
Не отрывая головы от листов, молодой человек подал голос:
— Да. Слушаю.
— Пойдем чего-нибудь съедим? Фу, какой мне странный сон приснился… Какой-то Египет.
Роня не отозвался, продолжая писать. Наконец он отложил листы и увидел, что Коша с завистью перебирает стеклянные шарики, разглядывая их на свет.
— Возьми, если хочешь…
Она покачала головой и протянула:
— Не-е-е-е… Я хочу сама найти. Лучше я буду о них мечтать.
ЕВГЕНИЙ. ДУБЛЬ ПЕРВЫЙ
Прошло несколько дней.
Утром Коша рисовала бесконечный по счету стеклянный шарик.
Постучала Муся. Радостная и свежая. Было видно, что она отъелась и отоспалась.
— Привет! Ты где шлялась? Бродяга! — обрадовалась Коша
— Ездила к предкам. Мы с тобой тогда поговорили, и меня как-то потянуло.
Муся внезапно увидела новые Кошины шмотки и воскликнула:
— Ух ты! Откуда это у тебя? Вот! Стоит уехать на несколько дней…
— Да… Валентин у меня купил все работы.
— Да? Что с ним случилось? Он же не хотел…
Она не знала, стоит ли Мусе говорить, как все было.
— Выпить хочешь? «Мартель».
— С утра? — Муся задумалась. — Хотя… В этом что-то есть! Давай.
В бутылке оставалось как раз две порции. Подруги располовинили их и сразу стало весело и беспечно.
— Вот уж не думала, что тебя к предкам потянет! — удивилась Коша, вспоминая Мусины откровения.
Муся посмотрела вверх, потом вбок, потом вниз и вздохнула:
— Я даже не знаю, я захотела еще раз все понять. Мне все равно жалко их, понимаешь? Мать, кенечно, больше. А отчим… Ну знаешь, во-первых, это мой первый мужчина все-таки. А в-вторых, я же сама в общем немного виновата. Если бы я тогда не спровоцировала его. Мужчинам так трудно отказаться от этого. Все равно, что льву от охоты. И потом… Сейчас он стал тихий. Старый. Короче, мы помирились. Мне даже немножко денег дали.
— М-м-м… — Коша попробовала понять, что она чувствует. — Да… Они умрут, наверно, раньше… И наверно, они что-то потеряли.
— Не в этом дело… Хотя и это тоже. Они родили нас, а мы их нет… Мы что-то взяли у них. Когда у тебя дети, ты уже ничего не пробуешь. Уже нет вариантов — ты должен их кормить, поить и воспитывать… А сам-то ты не знаешь, как надо! И получается, что ты, сам по себе еще ничего не успев, уже как бы добровольно умираешь.
— А-а-а… — Коша пропустила мимо ушей Мусин философский припадок. — А где ты бабки взяла на билет?
— Я позвонила Зыскину и все рассказала ему. Он мне одолжил.
— Неожиданно! — Коша от удивления вытаращила глаза.