Наркомпуть Ф. Дзержинский

— За сход с рельсов резервного паровоза… Первое происшествие на моем участке за 25 лет… Шпалы гнилые, скрепления не держатся… Да где их взять? Пять лет не получаем, ходим по путям да собираем старые болты и гайки…

— Значит вы ни в чем не виноваты?

— Виноват, не досмотрел…

— Вас, конечно, правильно уволили. Хорошо, что паровоз резервом шел, а если бы с поездом?

— Виноват… Первый раз за 25 лет…

— Вот это мы и учли. Я приказал наложить на вас строгое взыскание и восстановить на работе. Разве вам об этом не сообщили?

— Никак нет. Благодарю за снисхождение…

— А теперь расскажите, как у вас живут путейцы?

— По нонешним временам, товарищ комиссар, живут, сказал бы, ничего себе, самостоятельно… В полосе отчуждения огород имеем, некоторые там даже хлеб сеют, сенокос нам дают, держу корову, двух поросят, куры есть. Возни, конечно, с ними много, зато можно сказать, сыты, не так, как деповские живут…

— Вы, вероятно, все время своему хозяйству уделяете, вот у вас и крушение случилось…

— Виноват, больше такого не будет.

В это время приоткрылась дверь кабинета и заглянул растерянный секретарь.

— Извините, Феликс Эдмундович. Я не думал, что вы так рано приедете…

— До свидания, товарищ Зайцев, — обратился Дзержинский к путейцу. — Пройдите с секретарем к комиссару отдела пути, там найдут ваше заявление и дадут на руки копию приказа. Но учтите наш разговор…

— Феликс Эдмундович, — сказал секретарь. — В приемной сидит комиссар Александровской дороги Гразкин. Вы сможете его принять?

— Пусть заходит.

Дзержинский приветливо поздоровался с Гразкиным. От его внимательного взгляда не ускользнуло, что комиссар учащенно, тяжело дышал.

— Вы нездоровы? — спросил нарком.

— Нет, это так, одышка…

— На второй этаж поднялись и уже одышка? У врача были?

— Нет, Феликс Эдмундович, это просто слабость…

— А как питаетесь?

— Как все.

— А если поподробнее. В управлении дороги есть столовая?

— Столовой нет. По правде сказать, питаемся неважно. Как вы знаете, комиссарский состав получает в день по восьмушке хлеба. Вот только грибами спасаемся. Семья живет в Одинцове, кругом леса. Жена грибы собирает, жарим, суп варим, сушим на зиму…

— Да, — погрустнел Дзержинский. — Знаю, что комиссары голодают, а работают много. Я поставлю вопрос перед Совнаркомом о переводе комиссаров на рабочий паек… Ну, Докладывайте, что у вас на дороге.

— Похвалиться нечем, — сказал Гразкин.

Он кратко сообщил о положении на Александровской дороге и со вздохом добавил:

— Жмешь, жмешь, а вроде бы впустую… Приказов немало издаем, но, по правде говоря, многие из них не выполняются…

— А в чем дело?

— Дают себя знать обывательские настроения. Есть немало людей, не заинтересованных в производстве. Все, что могут, они тащат с железной дороги к себе, домой… Беда — мало на кого можно опереться, Феликс Эдмундович…

Дзержинский недовольно посмотрел на комиссара:

— В такой экономически отсталой стране, как наша, не удивительно, что живучи подобные настроения. На то мы и большевики, чтобы преодолевать их и находить людей, на которых можно опереться. Вы, вероятно, в служебном вагоне объезжаете узловые станции вместе с начальником дороги… Вас встречают с рапортом… Это не общение с массами… Устанавливайте личные связи с рядовыми железнодорожниками, беседуйте с ними по душам. Присматривайтесь и к работе инженеров. Это неправда, что все враждебно к нам относятся. Присматривайтесь, выявляйте, кому из специалистов можно доверять, поддерживайте таких. И вы увидите, как много найдете людей, на которых можно опереться…

Гразкин ушел. Нарком задумался о неотложных делах. Как выполнить решение правительства о помощи голодающему Поволжью? Предстояло срочно доставить в пострадавшие районы 36 миллионов пудов хлеба и пять миллионов пудов семян для осеннего сева. А оттуда — вывезти в другие губернии около полутора миллионов крестьян, главным образом женщин и детей…

По подсчетам Цужела,[7] для выполнения этого срочного задания не хватит исправных паровозов и вагонов. Вся надежда на ускоренный ремонт подвижного состава. Отдел тяги готовит приказ по этому поводу. Но приказ может остаться бумажкой, как и многие другие приказы. Надо обратиться через газету к мастеровым, этим уставшим и недоедающим рабочим, рассказать им, в какую страшную беду попали миллионы людей и чем они, транспортники, могут помочь голодающим.

Дзержинский вызвал машинистку и начал диктовать:

«Товарищи железнодорожники и водники! На нашу социалистическую Родину надвинулось страшное несчастье. Поволжье — житницу России — постиг небывалый неурожай. Под палящими лучами солнца хлебороднейшая местность превратилась в пустыню…»

Мысленным взором Феликс Эдмундович видел опухших от голода людей, несчастных матерей, которые в отчаянии суют пустую грудь орущим младенцам, истощенных детишек с потухшими глазами, собирающих на пустырях бледно-зеленую лебеду…