Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии

Противозачаточная таблетка дискоординирует и деактивирует, но не только: она также снижает возбуждение; она берется заново сосредоточить субъектов на бытии, которым они должны являться, и на задаче, которую они, являясь бытием, должны выполнять, то есть на их работе или их социальной или семейной роли. Заблуждение, столь сильно пугав шее Крепелина, также беспокоило некоторых сторонников противозачаточной таблетки, ужасавшихся зрелищу массы женщин, неспособных контролировать свою сексуальность (или сексуальность своего партнера) и поэтому преждевременно губящих себя. Таким образом, интерес к противозачаточной таблетке, по их мнению, заключался в том, что она позволяла им найти решение проблемы траты гигантских ресурсов, человеческих невозвратных расходов, чистого избытка, который, как они не могли не думать, можно применить с пользой. Возбуждение, или феномен интенсивного выхода из эго, было тем, от чего следовало избавиться: вопрос заключался в приведении этого растрачивания в порядок, превращении его в инвестицию. Каждое действие требовалось учесть – вместо того, чтобы теряться в бесполезных жестах, требовавших вмешательства сил, которым могло найтись более достойное применение, как в случае с больными, успокоенными инъекциями хлоралгидрата. Лучшим способом сделать это была химическая анестезия: отделение субъектов от того, что позволяло им воспринимать, а значит, чувствовать игру сил, которые выталкивали их за пределы самих себя, возвращало их на уровень, где достигалась наибольшая эффективность. Это была эффективность не нарушаемая ничем, за исключением, возможно, различных трудно игнорируемых биологических потребностей, – например, суточного ритма, надежда на растяжение которого все-таки оставалась. Это может показаться кошмаром из воображения писателя, неравнодушного к антиутопиям, но только тогда, когда это представлено в таком свете; в остальное же время это очень метко называется «повседневной жизнью». Однако «повседневная жизнь» субъектов эпохи анестезии больше похожа на череду серых моментов с высоким уровнем нервозности, в течение которых иногда случаются происшествия, говорящие о том, что все могло бы быть иначе. Но изменение может произойти только двумя путями: либо через поиски субъекта, подозревающего, что анестезия не является неизбежностью, либо через заражение возбуждением, которое больше нас самих.

Глава пятая Политика перевозбуждения

§ 41. Забытый бестселлер

В 1891 году в оглавлении к Archivio di psichiatria sociale — журналу под редакцией криминолога Чезаре Ломброзо – дважды фигурировало имя Сципиона Сигеле – двадцатитрехлетнего исследователя, преподававшего уголовное право в Университете Пизы[130]. Две статьи Сигеле быстро стали темой для разговоров. По крайней мере, о нем достаточно говорили, чтобы редактор опубликовал их длинную версию: книга под названием La folla delinquente («Преступная толпа») вышла в том же году и стала мировым бестселлером[131]. Под видом исследования в области «социальной психологии» книга Сигеле выражала озабоченность, разделяемую культурными людьми во всем мире, появлением новой сущности в социальной картографии. Эта сущность, которая, по общему мнению, отличалась раздражительностью и иррациональностью, была не чем иным, как современной толпой, совокупностью индивидов, которую породила урбанизация, связанная с развитием промышленного капитализма в западных странах. С точки зрения утонченных душ, туманная взвесь неудовлетворенных инстинктов, составляющая природу народных масс, не несла в себе ничего, кроме опасности: как показали недавние революции, никогда не знаешь, чего от нее ожидать. Успех Сигеле объяснялся тем, что он впервые попытался придать более или менее законное выражение этой проблеме и предложить научный лексикон, который бы эвфемизировал то, что являлось, прежде всего, классовым рефлексом на обнаружение новой угрозы. Толпа способна на все: такой главный урок молодой криминолог извлек из своих наблюдений и обсуждения имевшихся на тот момент основных идей по этому вопросу, – например, идей Герберта Спенсера или Габриэля Тарда[132]. У Спенсера он перенял и слегка видоизменил мысль о том, что коллективное бытие с психологической точки зрения представляет собой нечто большее, чем аналогию с индивидуальным бытием; толпа – не просто совокупность, а вещь в себе[133]. У Тарда он почерпнул, что главной характеристикой этой вещи в себе является ее опасность: если толпа иррациональна и раздражительна, то она способна на все, неизбежно тяготеет к преступным действиям – и, следовательно, поскольку мы имеем дело с массами, часто остается безнаказанной[134]. Вот для чего требовалось попытаться понять толпу – чтобы положить конец безнаказанности, на которую она могла рассчитывать.

§ 42. От обеспокоенности к участию