Нарисуй мне дождь

‒ Ахтенные бычочки, вкуснота обалденная, я тебе уверяю. Это такая прелесть, пальчики оближешь! – она сложила пальцы в пучок и громко чмокнув, поцеловала их кончики.

‒ Такая прелесть, что просто гадость… ‒ продолжил вслух свои сомнения я.

Ли в ответ только театрально подвела вверх глаза и пожала плечами, не находя слов.

– Это такая вкуснятина, натуральный деликатес, попробуй, узнаешь. Увидишь, эти бычки изменят твою жизнь… ‒ прельщала она.

‒ За такой деликатес можно и жизнь отдать, ‒ пребывал в нерешительности я, и так и эдак, прикидывая, каким образом бомбажные консервы могут изменить мою жизнь,

– Хватит агитаций, с тобой можно последнее терпение потерять! – сделав добрый глоток вина, с преувеличенной строгостью положила конец моим сомнениям Ли. – Открой уши, дабы слова истины проникли в них: не теряй зря время и угощайся, пока есть чем.

‒ Ты лопаешь, как перед погибелью, ‒ восхитился ее аппетитом я, с усилием проглатывая шевелящийся во рту продукт.

‒ Как в последний раз! ‒ с набитым ртом, поддержала мою шутку она.

Мы выпили одну бутылку вина и съели все, что сумели найти. Изысканные яства ухнули, как в прорву. Тем не менее, голод отступил, вернее, мы о нем забыли. Мы не бросились сразу друг друга любить, мы просто были очень рады встрече, нам и без того было хорошо на душе. Мы мало говорили и только смотрели друг на друга. Это был разговор без слов. Тот самый случай, когда слова молчат. До чего беден язык радости! Мы истосковались друг по другу, мы не могли наглядеться друг на друга.

– Я почти забыл, как в моей руке оживает твоя грудь. А губы... Я не знал, что у губ есть своя память, твои губы вернули мне память. Никакие обстоятельства не заставят меня больше не видеть тебя каждый день. Ты такая красивая, ты никогда не будешь красивее, чем сейчас. Не надо ни слов, ни вина, я хочу просто смотреть на тебя, хочу любоваться тобой, ‒ целовал ее пальцы и ладони я.

– Андрюша, ты когда-нибудь видел такую ночь, о которой плачут звезды? Вот эта ночь.

Это была необыкновенная ночь. Такие ночи остаются в памяти на всю жизнь, – Ночь в белом атласе. На темном небе сверкали звезды. Завернувшись в простыни, мы много раз (после девятого или десятого вала любви), выходили на широкий балкон огромного дома, одного из окаменелых памятников сталинской эпохи и, глотая отравленный смогом бриз, подолгу смотрели на уходящий в ночь Проспект. Словно «Титаник», он был весь в тревожных желтых огнях. Было необыкновенно красиво, но порой, глядя на эти желтые фонари, мне становилось муторно, они травили мне душу.

Мы пили грошовое вино (дешевле только газированная вода), ‒ самое лучшее вино, которое когда-либо производили виноградники Украины. Этот Город был наш, мы наконец дождались нашей весны. Мы встречали ее, облаченные в белые одежды, и не было для нас другого времени, кроме настоящего. Такие минуты редко выпадают в бедной человеческой жизни, они, ‒ вознаграждение за тускнятину будней, из которых состоит наша жизнь, они дают нам силы верить в завтрашний день.

– Знаешь, – глядя мне в глаза, серьезно сказала Ли, – Я как-то психофизически воспринимаю вино. Каждое вино, для меня похожее на живого человека, имеет не только свой запах и вкус, но и характер, даже лицо, и каждому вину есть соответствующее опьянение.

– Жаль, что я могу предложить тебе только это дешевое вино и секс, – театр нищих, – плоско пошутил я, сказав, и тут же пожалев о том, что сказал.

– Как «Кафе в Арле», – глядя на Проспект, задумчиво молвила Ли.

Лимонно-желтые фонари пылали в чернильной темноте ночи.

– Скорее, как «Ночное кафе», ‒ подумал я вслух, проведя, как мне кажется, более точную аналогию.

Что особенного в том полотне? Быть может, инфернальность свечения основных цветов спектра в темноте? Из тех же, основных цветов, состоит и радуга, но в ней нет ничего инфернального. Важны не сами цвета, а их обрамление, фон: черная беспросветность ночи или синева, освобожденного от туч неба.

– При такой подсветке, в самый раз повеситься… – тихо сказала Ли.

– Что за капитулянтские мысли? – скрывая беспокойство за веселым тоном, спросил я. – Во время войны за такие пораженческие настроения тебя бы вообще расстреляли перед строем. Ты что, не веришь в нашу победу?

– Верю… Конечно, верю мой Победитель! Тот, кто узнал настоящую любовь, не боится смерти. Я так сказала, потому что выше счастья мне в жизни вряд ли суждено испытать. Это было недолго, но, наверное, это все, что мне отпущено судьбой. Я ей так за все благодарна, за тебя, и за нашу любовь, – она доверчиво прижалась ко мне.

– У тебя родинка на правом плече, это знак того, что ты просто обречен на успех. У тебя такая шелковая кожа, ты так приятно пахнешь… Люби меня, Андрюша, просто люби.

– Мне близок Ван Гог, его яркость восприятия мира, неутомимый поиск и полный страсти протест против заплесневелых догм.

Говорил я, больше слушая звук ее голоса, чем слова, которые она говорила. А она лежала рядом, прижавшись к моей груди, и я не был уверен, слушает она меня или нет.