Нарисуй мне дождь

Золотая душа твоя, Осень,
Как всегда, пред людьми в неглиже.
Листьев багровая проседь
На каждом шуршит этаже.
Лепестки разноцветной мозаики
Слились в осенний ковер.
Душа твоя наизнанку,
Мне сказали, что это позор.
Спрячь душу свою, прикрой листьями,
Больше не стой в неглиже.
Повернись голым задом к завистникам,
Не пускай их к своей душе!

Она замолчала и осталась стоять с гордо вскинутой головой, прямая и стройная, как изваяние. Я был потрясен, не столько стихами, они были выстраданы, а тем чувством, задором и болью… ‒ да, именно болью! С которой Ли сказала про Осень. Ничего подобного я от нее не ожидал. Это было одно из бесконечных открытий, которыми она не уставала меня удивлять.

Я снял ее с расшатанной табуретки, на которой она, стоя, как школьница, декламировала стихотворение, долго держал на руках, не мог и не хотел отпускать, держал бы еще, да сил не хватило… Глядя на нас, Кланя отвернулась и вытерла полой халата закрасневшийся нос. Душевно-мягкая хохотушка, она обладала счастливым характером, никому не завидовала, никогда ни с кем не спорила, довольствовалась тем, что имела. Тишину нарушил Сурен, выкатывая глаза, он стал трагическим голосом упрашивать меня отпустить его в гостиницу, где у него возникло неотложное дело.

— Замолчи, Суренка, — томно протянула Кланя, мечтательно оглядывая его всего. — Уйдешь, если выиграешь. Может, тебе и посчастливится уйти… — медленно проговорила она голосом полным обещания многого всего разного.

— Сейчас, мой птенчик, мы с тобой поиграем в «Смерть». Знаешь такую игру?

‒ Смерть… ‒ округлив и без того вылупленные глаза, вдумчиво повторил Сурен.

‒ Не знаешь. Бедненький ты мой кукленок, как же мне тебя жалко. Ничего, я тебе сейчас все объясню. Есть такая страшная-престрашная украинская народная игра, и называется она «Смерть». Лидка, давай погоняем мыша́!

— А может, сделаем твоей Цурке маленький брис?³⁸ — с суровой задумчивостью спросила Ли, смеясь глазами.

И они с серьезными лицами, давясь от хохота, принялись гоняться по комнате за насмерть перепуганным Суреном, загнали его в угол и начали душить. Мне было не до смеха. Уже под утро мы завалились спать в одну кровать, двойным валетом. За свою задницу я не переживал, все-таки Сурен был армянин, а не грузин… Хотя, чем они отличаются, я до сих пор не знаю. Ли заснула первой. Я никогда не видел ее спящей, лицо ее расслабилось и казалось детски невинным, и таким ранимым. Глядя на нее, у меня появилось новое чувство совершенно чистой привязанности к ней. Сколько бы мне не суждено прожить на этой земле, я хочу быть с ней вместе, всегда. С тем я и заснул, обнимая ее крепко, словно спасая тонущего в море человека.

Глава 13

Полным ходом раскручивался маховик зимней сессии.

В девственно чистой зачетной книжке были проставлены записи о первых в моей жизни зачетах. Одни, я сдал легко, другие, не очень, со второй, а то и с третьей попытки. В первую сессию требования к нам, первокурсникам, были завышены. Таким образом задавался темп освоения материала, устанавливалась та планка, на которую мы в последующем равнялись. Но, несмотря на все переживания, одолев все «преграды и напасти», зачеты были получены в последний, ограниченный соответствующим приказом срок, и я получил желанный допуск к экзаменам.

Завтра мне предстояло сдавать мой первый экзамен по аналитической химии. Я к нему усиленно готовился, не представляя себе, как я смогу удержать в памяти хотя бы до утра весь ворох перелопаченной информации. Я проделал титаническую работу, чтобы хоть что-то запомнить, но результаты зубрежки не соответствовали затраченным усилиям. У меня уже не было уверенности, что мне удастся сдать этот экзамен. Сомнений снежный ком пугающе нарастал. В голове стоял кавардак, «знания» перемешались с «умениями», как горох с капустой. Отупев от потока хлынувшей информации, меня посетило ощущение будто некто, «сеющий разумное, доброе, вечное», взял палку и с нарастающей скоростью перемешивает мне мозги. Скучать не приходилось.

Не забыть бы, что завтра переступить порог экзаменационной комнаты надо с правой ноги. Об этом мне не раз напоминала Ли, иначе «что-то да случится»… Она говорила, что и сама на сцену так выходит, а то обязательно случится какая-то мелкая, но досадная неприятность. «Трусы что ли на сцене спадут? ‒ глупо пошутил я. ‒ Трусы не трусы, а делай, как тебе говорят!» ‒ совсем не шутя, одернула она меня. Этой хореографической выступке, «архиважному па», научал их покойный художественный руководитель. Люди, напуганные жизнью, верят в приметы. Я-то в них не верю, но огорчать ее не хотелось. Не забыть бы…