Наряд Мнемозины

— Для красоты, — перебил его кавалер. И тут же выставил ножку: — А посмотрите, какие у меня пигашики! — Пигаши были действительно необыкновенные: на них не было места, свободного от алмазов, рубинов и изумрудов; на носках висели хрустальные колокольчики, а сами носки, длиною с полметра придерживались золотыми цепочками, припаянными к браслетам, которые кавалер закрепил чуть пониже коленок; по этим цепочкам — от коленей к носкам и обратно — то и дело перебегали маленькие человечки, изображавшие канатоходцев, и все они были обуты в точно такие же башмаки, как у кавалера; иные из них, пренебрегая опасностью, выплясывали на ходу и играли на дудочках.

— Нравятся? — спросил кавалер, покрутив ножкой. — Мне подарил их сам граф Анжуйский! Он сказал мне: «Арнольдик, обувай их тогда, когда герцогам и королям будет грустно».

— Мне не грустно! — простодушно воскликнул штурвальный.

— Значит, будем плясать? — Канатоходцы заиграли погромче на дудочках, у многих появились в руках бубенцы, хрустальные колокольчики надрывались, источая пронзительный звон. — Аделаида Ивановна, скорее сюда! — закричал кавалер. — Герцог приказал плясать!

Аделаида Ивановна не отзывалась, и тогда старикашка нырнул в кабину, вытащил ее за руку, сдернул с нее плед; на ней ничего не осталось, кроме алых чулок.

— Ослепительная красота! — пропищал кавалер. И все трое пустились плясать.

Они бегали по мостовой вокруг автомобиля, высоко подскакивали, смеялись, брались за руки, и штурвальный все время выкрикивал:

— Завтра увидим море!

— Да, да, — подхватил кавалер, — завтра ваша благородная парочка увидит море! — Он так разгорячился, что даже запрыгнул на капот, а потом и на крышу.

— Какой молодчина Арнольдик, — нахваливал его штурвальный, — как здорово он это придумал — поплясать!

— Очень милый старик, — соглашалась Аделаида Ивановна, — я ужасно его люблю.

Поощряемый их похвалами, кавалер старался изо всех сил: он не только плясал, но и кланялся с крыши и, вытащив откуда-то скрипочку, подыгрывал своим канатоходцам; ее веселое жужжание не прекратилось даже тогда, когда в руках кавалера вместо скрипочки появился лобзик; размахивая им, он съехал по лобовому стеклу на капот («Как по ледяной горке!» — тут же воскликнул штурвальный) и, стараясь перекричать свой оркестрик, который уже гремел литаврами и бил колотушками в барабаны, завопил:

— Давайте спилим ангела!

— Или хотя бы отпилим ему крылья! — предложила Аделаида Ивановна; ей тоже пришлось кричать, чтоб обезумевший оркестрик не заглушил ее голоса.

Штурвальный, закрыв глаза, улыбался: где-то там, в восторженном сердце светлейшего Демиурга, трепетало сравнение пойманной бабочкой.

— Нет, нет, Аделаида Ивановна, надо спилить его целиком! — настаивал кавалер. — Зачем нам это насекомое?! Нас остановит какой-нибудь регулировщик и не пропустит к морю! А я очень, очень хочу на море! Я рыцарь Золотого Руна! Я обязан доехать до моря... с вами! Это мой долг, мой подвиг... во имя вашей любви... Вы и наш герцог, вы такая прелестная парочка!! — Медные стружки уже летели на капот, и пятнышко света, лежавшее рядом с ангелом, превращало их в багровые искры...

Утром холодная роса окропила вишневый автомобиль. Он стоял на влажной мостовой возле бордюра, высвечиваясь ярким пятном в молочном воздухе. Кавалер, одетый во фрак и ярко-зеленые брюки с нашитым на них золотым позументом, ходил по газону, выискивая под деревьями сухие ветки, чтоб растопить свой каминчик. Озираясь по сторонам, он быстро и ловко переворачивал похожие на кубки чугунные урны, покрашенные серебрянкой и, виртуозно орудуя тростью, поддевал коробки, пробки, окурки, которые взлетали вверх и падали прямо в лукошко, висевшее у него на руке. Аделаида Ивановна еще дремала на переднем сиденье, с головою закутавшись в плед. Штурвальный тем временем взбивал в железном стакане пену и, тихонько насвистывая, поглядывая в зеркальце, аккуратно, чтоб не запачкать усы, наносил ее разбухшей кисточкой на потемневшие за ночь щеки. Его глаза, отраженные зеркалом, удивленно застыли в глубине сверкающего прямоугольника, когда Уриил, просунув голову между передними сиденьями, попросил его включить «дворники».

— Ничего не видно, — пояснил он безмолвному зеркальцу, откуда смотрел на него Демиург.