Напряжение на высоте

Уважаемый Иммануил Федорович! Я и моя невеста, Еремеева Ника, выражаем вам искреннюю благодарность за усилия, предпринятые по освобождению моей невесты. В знак признательности, позвольте преподнести вам архивные бумаги, по чистой случайности оказавшиеся в моих руках. Этот оригинал дарственной, в подлинности которого не приходится сомневаться, подтверждает право собственности Вашего сиятельства над сорока гектарами земли под Дмитровом. Как нам ведомо, тяжбы за данные земли велись еще вашим прадедом, но не нашли удовлетворения, но ныне…

— Это что, — обернулась она ко мне.

— Благодарность князю Прозоровскому за помощь в твоем освобождении. Там надо подписать внизу, запечатать и отправить.

— А он помогал? — осторожно уточнила Ника.

— Нет. Даже пальцем не пошевелил, — признал я.

— Тогда зачем? — возмутилась моя невеста. — Это слишком много для того, кто не сделал ничего!

— Как считаешь, он этого не поймет, — посмотрел я на нее чуть устало.

Ника гневно смотрела на меня.

— Какая разница, поймет или нет. Если он тут ни при чем, я не вижу ни малейшего повода это подписывать!

— Разница весьма значительна, — не согласился в ответ. — У князей гипертрофированное чувство чести. Они нам не помогли, но получат в дар то, от чего будет сложно отказаться.

Я зашел в комнату и стал двигаться вдоль стопок с бумагами:

— Старые секреты, долги, документы на землю, решение загадок, поиск утерянных родственников, — слегка касался я документов. — Каждый получит то, что желали получить еще его предки и завещали найти ему. Это невозможно им продать. За все это скорее убьют, чем посчитают нужным торговаться. Поэтому мы отдаем все это в плату услуги, которой не было.

— Они решат, что все так и должно быть, — упрямо произнесла Ника, уронив руку с зажатой бумагой. — Они решат, что они князья, а ты неизвестно кто.

Я подошел к ней и обнял со спины.

— Неизвестно кто не может сжечь кремлевскую башню. Стоит признать это, и такие вещи станут делать другие неизвестные, а это очень опасно. Им придется объяснить, почему это было позволено мне.

— Потому что ты Юсупов?

— Одна из версий. Но она мне не нравится. Мы подскажем им другую причину, — подул я ей на шею и поцеловал в затылок.

— Скоро твоему деду доложат, и он сделает по-своему.

— Думаю, у нас будет еще день до этого.

— Разве мы успеем за один день?

— Одного дня для такого дела недостаточно, — согласился я, чуть покачиваясь с девушкой в объятиях. — Но чтобы завершить начатое пять лет назад – его вполне хватит.

Ника недоверчиво покосилась через плечо.

— Завтра, — успокоил я ее. — Я расскажу тебе завтра, — улыбнувшись, отпустил я ее и отодвинул для нее кресло.

Даже просто подписание десятков бумаг затянулось на пару часов – листы бумаги обязательно следовало прочитать самолично, чтобы знать что именно было подготовлено в дар иным счастливцам из числа самых влиятельных семей империи. Дары готовил не я – все они были результатом бдения моих людей в ИСБ и последствием проработки полученного материала. Вышло весьма неплохо, как мне кажется – во всяком случае, равнодушными не должен был остаться ни один из получателей конвертов, которые скопом забрали с утра представители фельдъегерской службы.

За окном окончательно замело – но нам гарантировали, что отправления непременно достигнут адресатов в течение первой половины дня.

Мы же с Никой наконец-таки добрались до заслуженного отдыха – в другой комнате была застланная кровать, на плед которой мы забрались, не раздеваясь, просто глядя в окно на поздний рассвет.

— Что теперь, — повозившись в моих объятиях, робко произнесла невеста.

Я провел ей рукой по волосам и остановил ладонь на ключице. У меня была версия, чем можно занять время. Но не сегодня, и не после всего пережитого.

— Ты будешь спать, а я тебе читать Есенина, — дернул я рукой край пледа с кровати и запахнул им наши ноги.

— Не надо Есенина, — чуть сонно произнесла девушка, смежив веки. — Лучше сказку.

— Ладно. В далеком царстве, в далеком государстве, жила-была принцесса. И за что бы она ни бралась, ничего у нее не получалось. Возьмется мирить друзей – те вдрызг разругаются. Возьмется шить – переломает все иголки. Решит что доброе сделать – выходит так горестно, что лучше бы и не делала ничего.

— Бедняга, — пробормотала Ника.