Напряжение

— Ну, папа говорит, что это будет очень чистая школа. Но дети — самые обычные. И вообще, если гуляешь в парке, а рядом очень — очень чисто — значит, может быть, рядом гуляет кто‑то из их детей.

— Вот это да! Ты такой умный! — Добавила она неловким комплиментом румянца соседу.

Все, как рассказывала мама — с мужчинами чем проще, тем надежней работает.

— Как ты думаешь, его станут искать в интернате? — Паша кивнул вперед, на стройную молчаливую фигуру их собрата по несчастью, — мне кажется, он просто мечтает с ним повидаться.

— Кто знает? — Сдержанно улыбнулась Ника.

Она тоже успела поговорить с отцом — и тот обрадовал ее известием, что со следующего утра интернат будет под их покровительством. Не из‑за заботы о ловком мальчике, а исполняя главный принцип рода — торопливые и вспыльчивые должны платить мудрым и неспешным.

Когда кто‑то из родичей обиженных в парке детей возжелает мести и сунется вершить свое видение справедливости, его аккуратно подхватят за шиворот и ткнут носом в скромный герб под названием на новой табличке. А нападать на то, что под рукой Еремеевых — совсем не то, что избивать простолюдина. Например, это дороже — эдак в пределах десяти — двенадцати миллионов за 'извинения'. Как раз старшей доченьке — умнице на подарки.

— Значит, его все‑таки не съели тигры, — мечтательно улыбаясь, произнесла Ника, подводя некий внутренний итог.

— Этого съешь, — ревниво глянув на нее, отозвался Паша. — Этот сам кого хочет съест.

— Нет, не съест. — Растратив всякую усталость, девочка мгновенно набрала скорость, обгоняя ребят. — Император тигра не обидит.

Глава 13. Газеты пишут правду

Мелькали столбы и деревья, подмигивали окна домов на поворотах, а я никак не мог найти ту единственную, знакомую дорогу в лабиринте развилок и перекрестков. Город оказался настолько огромным, а улицы настолько безлюдными, что совсем скоро внутри поселилась тихая тоска. Музыка давным — давно кончилась, завершившись песней про сына, которого не дождётся мама, отчего становилось совсем грустно. Так и ехал в тишине, под завывание сирен где‑то вдалеке, размышляя, стоит ли догонять другие машины, чтобы спросить путь. Пока, наконец, не набрел на человека — тот мерно катил за собой что‑то вроде рюкзака, но на двух колесиках, цепляясь за высокую ручку. Выглядел дядька неважно — в свете фар виделся грязный плащ, поношенные трико, сам он был небрит, очень стар и смотрел на машину испуганно, прикрывая глаза рукой. Но он был взрослым и наверняка мог знать дорогу.

— Здравствуйте, вы не знаете, как проехать в Верхе — Новгородский интернат? — Пододвинулся я к окошку возле правого сидения.

— Знаю, — ответил он, показав совсем беззубый рот, и настороженно замер, словно приготовился бежать.

— А дорогу не подскажете? — Полыхнул я радостью.

— Прямо до развилки, потом, стало быть, по Лермонтова, затем съезд на проспект Правосудия и отсель по трассе, — неуверенно прошамкал дедушка.

— Эх, — загрустил я, пытаясь вообразить, чем отличается улица Лермонтова от остальных. — А может, вы со мной поедете, а?

— М — могу, — к моему восторгу, согласился он. — Но я только до трассы.

— Садитесь! — Заерзал я на месте, убирая зайца к себе на колени и освобождая кресло. — Назад не надо, там медведи!

Дядька очень осторожно примостился на сидение и взгромоздил рюкзак на себя, выглядывая из‑за него, смешно вытянув шею. Пахло от него не очень, но стоило начать движение, как запах унесся в приоткрытые окна.

— Сейчас вон в тот поворот, — подсказал старик, оживившись к моменту, когда я выруливал на ту самую трассу, украшенную столь знакомой табличкой 'Верхний Новгород' — аж сердце забилось сильнее! — Меня тут оставь.

Я аккуратно притормозил возле бетонной площадки с бетонной же коробкой и знаком с буквой Т.

— А мне куда дальше? — Слегка заволновался я, вглядываясь в освещенную фонарями линию дороги.

— На первом повороте направо и прямо. Там будет развилка. Слева кладбище, прямо картонная фабрика, справа интернат. Тебе пока направо.

Дедушка пустил вперед себя рюкзак, опер его о землю и покинул машину следом.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я, а затем завозился, выуживая из кармана подарок. — Вот, возьмите! — Протянул я ему челюсть несостоявшегося похитителя.

Дедушке нужнее.

— Спасибо, — как‑то растерянно принял он желтоватый металл зуб, удивленно взвесил на руке и, воровато оглянувшись, вставил себе в рот. — Прощай! — Засияла желтым улыбка.

Все таки, добрые люди есть.

Совсем скоро показались знакомые очертания интерната, с высоким забором и неуклюжей постройкой за ним, спящей под ярким звездным небом. Из всех окошек светился только вертикальный ряд у лестничных пролетов, да одиноко мигала, из‑за кружившейся вокруг нее мошкары, лампа над самым входом.