Направо и налево

Большая часть гулявших скрылась в соседних улицах. Со всех сторон слышался металлический лязг захлопывающихся окон. На пустых пыльных камнях мостовой сияло солнце. По прилегающим и параллельным улицам люди устремились по направлению к Грюневальду, к своим домам. Беспорядочной рысце торопливых ног отвечал неумолимый размеренный марш сапог по главной улице. Пение поднималось над верхушками деревьев. Призрачное звучание флейт проникало сквозь гул колоколов, которые как раз теперь раскачались, будто хотели усилить суматоху, возвестить о наказании Господнем, о конце света и пришествии Антихриста. Это было настоящее воскресенье — одно из тех, что ниспосылаются иногда городам Германии: праздничное, плодотворное и полное убеждений.

Среди небольшого числа мужчин, оставшихся посмотреть на марширующую мимо колонну, находился и Брандейс. Он стоял около одного из туалетов, которых, как всем известно, в Берлине значительно меньше, чем библиотек. Он все еще улыбался. Временами можно было подумать, что Брандейс медлит не для того, чтобы удовлетворить свое любопытство, а по какой-то другой причине. Это был словно его долг: показать и шагающим, и бегущим, как надо стоять; невидящим — как смотреть; возбужденным — как сохранять хладнокровие; политикам — как размышлять; идеалистам — как изучать жизнь. Да, каким бы странным и далеким от европейских обычаев он ни выглядел, хотя одет был в пальто и, казалось, не чувствовал солнца, существовала все же некая связь между ним, полными упований кронами деревьев и мягким дуновением весеннего воздуха. Между марширующими же и этим весенним днем — никакой. И если маршировали они прямиком в лес, то при этом казалось, что они выступают против него.

Хотя мать Николая Брандейса пришла к его отцу-еврею из дома лютеранского пастора и принесла в дом мужа немецкую Библию, мандолину и подписку на семейный журнал, он в Германии не чувствовал себя дома. Ему казалось, что маленькая немецкая колония на Украине была Германией в большей степени, чем эта страна, из которой во все времена эмигранты увозят все родное и в которую во все времена иммигранты привозят с собой все чуждое. Все номера семейного журнала, который выписывала его мать, давали ложное представление о Германии. Этот журнал изображал страну, какой она могла выглядеть во время эмиграции колонистов. Дома, вспоминал Брандейс, он, несмотря на свою внешность, унаследованную от отца, чувствовал себя среди швабских физиономий друзей детства вполне уютно. Здесь же, где лица людей не принадлежали никакой определенной расе — Брандейс называл этих людей асфальт-славянами, — он был иностранцем. Лишь ранняя робкая весна напоминала ему скромные и бережливые усадьбы родины.

Он вспоминал свою юность. Отца, которого довольно рано потерял и который, вероятно, был таким же, как он, стыдливым любителем природы. Отец хотел перейти в православие, чтобы преодолеть ограничения, налагаемые на евреев в старой России. А так как крещеные евреи должны были указывать также свою прежнюю конфессию, он хотел, как многие, стать сначала лютеранином, а уже потом — православным. Даже человек, задумавший заключить с Богом и государством такую сугубо практическую сделку, мог быть подвержен слабости, на которую люди его склада не считаются способными. Старый Брандейс, который явился к лютеранскому пастору, чтобы ввести его в заблуждение, был настигнут Божьей карой, прежде чем исполнил задуманное: он влюбился в дочку пастора. Возможно, он хотел лишь соблазнить ее и, по обыкновению, не жениться. Однако не сумел верно оценить добродетель пасторской дочки.

Итак, он женился. Остался в колонии. И уже не стал переходить в православие. Он отказался от своих великих планов, сделался мелким торговцем с клочком земли, нежной женой и тестем-священником. Через год появился на свет Николай, которого, собственно, звали Фридрих Теодор Эммануил Николай. Русское имя отец добавил ему в затаенной надежде, что юношу пошлют для чего-нибудь в Россию, и имя Николай сможет ему пригодиться. Старый Брандейс не перестал мыслить практически, как это свойственно его соплеменникам. Он умер скоропостижно, от тифа, который опустошал местность. Однако оставил достаточно денег для учебы сына.