Направление — Прага

«Не прошло и двух недель, как отца, железнодорожника, перевели на другую работу, мы переехали в Липтовский Микулаш, и я там тоже начал работать в железнодорожных мастерских. Кончилась недолгая любовь с Данкой, с тех пор я с ней не встречался. И не было у нас с ней самой последней близости. Но я об этом не жалел: то, что мы дали друг другу в ту ночь, было для нас обоих ценнее, чем то, от чего мы отказались. Иногда человек больше обогатится тем, от чего он откажется, нежели тем, что мог бы иметь. Наверное, Данка тем временем уже вышла замуж, обзавелась детьми, стройная, хрупкая девушка превратилась в статную, рассудительную женщину, практичную и решительную, — такими обычно бывают женщины в этих краях». «В этих краях», — повторил про себя Юрда и сам удивился, что не сказал «в наших» или «в моих краях». Правда, родился он не здесь, но прожил здесь лет десять с лишком, больше трети своей жизни, так долго он пока еще нигде не жил. И это были славные годы, на старости лет они вспоминаются как самые прекрасные… школа, мальчишеские игры и драки, учеба, первые поцелуи и невинные прикосновения, Данка… Но даже теперь, возвращаясь мыслью в не такое уж далекое время, которое он мог считать если не самым счастливым, то хотя бы самым беззаботным, вспоминая его теперь, в условиях, которые он не сумел бы представить себе даже в самой необузданной фантазии, — даже теперь он глядел на то время с какой-то дистанции, как бы с птичьего полета, как любопытный наблюдатель, который сердцем все же находится в другом месте. «Да, именно так, сердцем, всем своим существом я уже принадлежу другому краю. За несравненно более краткое время я укоренился в другом краю, привязался к нему, а то недавнее прошлое для меня не больше, чем приятное воспоминание. Горы меня околдовали, это мой край, мой мир — эти крутые, возносящиеся, расщепленные, манящие и отвергающие пики, гладкие, раскаленные солнцем плато и хмурые, оледенелые, вечно сырые камины в северных стенах». Штефан даже затрепетал от счастья. Никогда ему не найти слов, способных выразить его безграничное восхищение этим каменным морем, неутолимую жажду быть и жить в постоянном контакте с ним. «Магурка стала моей судьбой, — подумал он, — и может быть, роковой», — промелькнуло у него в голове. Если б не Магурка, не попал бы он в отряд Кепки и не было бы этого похода во тьме… и во тьму. Ну да, каждый путь может быть роковым, последним. Если так рассуждать, человеку нельзя шагу ступить из дому или высунуть нос из-под одеяла, но и тогда он не избежал бы опасности. Он вспомнил Гашпирека и Яношку, знаменитых скалолазов, которые шутя одолевали самые трудные стены и считались некоронованными королями альпинизма. Один свалился с крыши, когда чинил кровлю, другой захлебнулся собственной рвотой на свадебном гулянье. Этот нынешний путь имеет что-то общее с прохождением незнакомой и, возможно, трудной стены. Необходимо продумывать каждый хват рукой, каждый шаг ноги, находить самые подходящие места для крючьев, выискивать площадки, на которых можно разбить хоть какой-нибудь бивак, и при этом все время продвигаться к вершине не только руками и ногами, как говаривал Гайдошик, но и головой. «Опять я мыслями вернулся к нему», — подумал он. Если задать себе вопрос, кто сильнее всего в жизни повлиял на него, кто больше всего дал ему для жизни, — кто знает, возможно, Гайдошик попал бы на первое место. Эта мысль заинтересовала его настолько, что он начал всерьез заниматься ею.

Родители. Конечно, он их любил, уважал их, и, хотя ему не под силу было оценить по справедливости, что они дали ему, кроме самой жизни, Штефан не мог избавиться от чувства стыда за то, что они для него как бы отступили на второй план с тех пор, как он вылетел из семейного гнезда. Но, видно, такова уж задача родителей: научить детей становиться на крыло. И если верить словам деда Матея: «Парень, ты в жизни не пропадешь», — родители сделали для Штефана все, что могли, что было в их силах. Нет-нет, в этом ряду людей, с которыми он до сих пор общался, родители вне всякой конкуренции.