— Нет и нет! — отвечал Карпенко.
Мальчик расплакался.
— Йозеф, — обратился к нему капитан. — Сыграй мне, Йозеф, что-нибудь тихо-тихо, так, чтобы те, внизу, не услышали.
Мальчик приложил скрипку к подбородку и начал играть. Грустная мелодия рассказывала о раннем летнем вечере, когда коровы возвращаются с пастбищ, а в деревенских избах пахнет топленым молоком и зажигаются первые лампы. Мальчик играл о сентябрьском утре, таком чистом, о росе на лугах, о розовых горах и голубом небе над ними, об искрящейся горной речке, через которую скачут жеребята в буйной радости первого галопа. «Прости меня, мама, — думал мальчик, закрыв глаза, — что я тебя не послушался и один вернулся в деревню за скрипкой…» Он играл, и по щекам его текли слезы. Вдруг Йозеф положил скрипку на землю и закрыл лицо руками.
— Почему не играешь? — спросил капитан.
— Не могу, — всхлипнул мальчик.
Карпенко стиснул зубы.
— Товарищ капитан! Я не могу допустить, чтобы вы тут остались один… Никогда!
— Не бойся, живым они меня не возьмут. А если вы свяжетесь со мной, окружат всех!
— Пусть окружают! — отрезал лейтенант. — Вместе воевали, вместе и умрем.
— Умрем? А этот парнишка? Мы должны спасти мальца. Это наш долг.
— Что его теперь, на руках качать? Ему бы за мамкину юбку держаться, а он потащился в самое пекло!
— Он должен жить, Вася! Это мой приказ… Когда закончится война…
— Когда она закончится — другое дело, а раз она идет — не должно быть никаких скрипок. Когда война, надо воевать и не думать о каких-то мальчиках со скрипками. Подумайте, наконец, о своих собственных детях!
Впереди, совсем близко, послышались взрывы гранат и автоматные очереди.
— Слышишь? — сказал Воронов Карпенко. — Окружают! Давай быстро, а то погибнете все до единого!
— Товарищ капитан!..
— Отставить пререкания! Я пока живой, — ответил капитан. — Еще живу и всю ответственность беру на себя. Я так решил и знаю, почему я так сделал. Идите!
Лейтенант Карпенко наклонился и трижды поцеловал капитана.
— Прощайте, Петр Александрович… Простите меня.
— Счастливо, Вася. Привет Большой земле. Иди же, иди! С богом, Йозеф!
Разведчики уходили по гребню на северо-восток. В середине маленького отряда шел мальчик и беспрестанно оглядывался. Капитан Воронов вздохнул, оперся на локти, прицелился и стал стрелять вдоль склона, по сухой листве которого ползли солдаты в черных касках, поднимались, перебегали, падали на землю…
В охотничьем домике долго стоит тишина.
— Конечно, капитан Воронов был человеком особого склада, — говорю я, но Марко сидит неподвижно и молчит, сжимая виски длинными пальцами.
— Вы меня слышите, товарищ инженер?
Марко вздрагивает, приходит в себя и удивленно смотрит на меня. В глазах такая печаль, такое одиночество, что мне становится его жалко.
Марко зажигает сигарету.
— Да, да, — отвечает он. — Вот так, Зинковский. «С богом!» И — все…
Марко глубоко вздыхает.
— Я не сделал в свое время того, что мог сделать… А теперь уже поздно.
— Но мне непонятно! — восклицаю я. — О чем вы говорите? Ведь этот мальчик…
— Для этого мальчика нет никакого оправдания. У него было все, что нужно, чтобы стать блестящим скрипачом-виртуозом. Но он не стал им. Теперь вам понятно?
С минуту я размышляю, а потом говорю, глядя на его левую руку:
— Он не стал им, и я знаю почему. С таким мизинцем нельзя играть. Разве не так?
Марко горько усмехается и отрицательно качает головой.
— Если бы так, Зинковский! Обязательно подавай вам романтическую тайну. И правда, чего бы, кажется, романтичнее: студент-скрипач вдруг получает увечье — в результате трагического случая у него изуродован палец, и все — артистической карьере конец. Хм… А что, если я вам скажу, что все это неправда, что все было много прозаичнее? Если я вам скажу, что ни у мальчика, ни у юноши не было никакого увечья? Если я вам скажу, что мизинец он сломал несколькими годами позднее? Уже здесь, на стройке?
— Не верю. Вы меня обманываете.
— Я? — Марко грустно качает головой. — Зачем мне вас обманывать?
Я молчу. Инженер подходит к окну. Сейчас он выглядит таким маленьким и щупленьким, что напоминает мне мальчика.