Напоминание

У Коржина-старшего не раз бывали переходы от настигающей смерти к жизни. Были — начиная с гражданской войны, когда дважды вели его из госпиталя на расстрел. Были, если помните, такие переходы и позже. Ну, например, при встрече «догхтора Хирурика» с ферганскими бандитами.

И, конечно, всякий раз не могло не быть паузы-точечки для осознания перехода из ощущаемого уже холодка и тьмы того света — на этот светлый свет. Но у А. П. Коржина точечки — кругленькой, изолированной от действия и поступка — не получалось. Она тотчас обретала движение, вытягивалась и втягивалась в его дело, в русло его дня или часа.

А сейчас, в осенний день сорок четвертого года, когда сидит он в мягком вагоне везущего его в Минск поезда, с вызовом-приглашением правительства «…своими знаниями, опытом, талантом содействовать восстановлению медицинского образования и лечебного дела в Белоруссии», у А. П. Коржина есть дорожное время для этой паузы, для осознания перехода от смерти к жизни — своего, всей страны… А Варенькиного? Разве не чудо, что она сидит в мягком купе, у окна, всего-навсего через столик от него?

За окном уже плывет белорусская земля под косым дождем.

— Боже мой, ничего не уцелело! Опять ямы, опять проволока колючая, опять пепелища. Ты мог представить такое?

— Нет. Такой степени зверства — не мог.

— И дождь, как завеса, чтобы мы не увидели, что там, вдали…

Варвара Васильевна не отрывается от окна. Алексей Платонович отрывается. Перед ним на столике две тетради. Одна — с начатой в дороге и почти законченной статьей «Ритм и пластика операций», где доказывается, что ритм и пластика движений хирурга не безразличны оперируемому органу, ритму кровообращения и психике больного. Во второй тетради — предлагаемый Алексеем Платоновичем план восстановления работы клиник и больниц. Но, увидев из окна, во что превращена Белоруссия, он обзывает себя болваном и зачеркивает большую часть своего плана.

А за окном все проплывают незаросшие ямы-воронки, длинные рвы, дзоты и доты, подбитые танки, масса искореженного железа, заборы из многослойной колючей проволоки и пепелища — одно за другим, одно за другим.

И остовы печей, и на месте вокзалов — дощатые, наспех сколоченные сараи.

Живыми проплывают только лиственные леса: то мягко и бледно желтеющие, то ярко-желтые и багряные.

Хвойный лес, лишенный гибкости лиственного, приближается к дороге страдальцем, с ветками, перебитыми, как крылья, или однобоко срезанными у самых стволов, как бритвой.

Поезд подошел к Минску в полночь.

Коржина встречали Грабушок и операционная сестра Дарья Захаровна. Она сразу обрадовала поразительной вестью:

— Из считанных уцелевших домов — уцелела наша, Первая хирургическая клиника.

И Грабушок обрадовал:

— В этой клинике ждет своего директора и профессора отремонтированная, обставленная квартира. И, зная вашу любовь к часам, я раздобыл… Уже стоят в квартире высокие часы с большим маятником и бьют красивым боем.

Бобренок еще не вернулся, Неординарный не вернулся, они двигаются вместе с армией к победе. А Грабушок — уже победил.

И он оказался лучшим помощником во время оборудования клиники заново в голых и пустых стенах. Он был столь старательным, деловым и преданным, что снова заслужил доброе отношение Алексея Платоновича.

«…Так обворовать мою прекрасную клинику, так все вывинтить, вырвать, спалить и сломать! Нет, здесь прошли не люди. Прошли палеонтологические чудовища: ихтиозавры, бронтозавры, огнедышащие драконы…»

«…Живем среди неописуемых развалин. Ни одно землетрясение, ни одно наводнение не могло разрушить город так, как эти юберменны. А сколько загублено и убито лучшей студенческой молодежи! Все это подорвало мое здоровье. А оно необходимо мне как никогда. Единственное, что может восстановить его мгновенно, — это ваш приезд. Поэтому, мои дети, приезжайте!»

«…Хотя в клинике пока оборудование сельской больнички, тяжелых больных лечим великое множество. Хотя вместо Минска сплошные руины, уже стекаются минчане, ютятся в уцелевших где-то подвалах, начинают разгребать камни и строить город заново.