Читаем Напоминание полностью

Конечно, было и много досадного, больно огорчающего. Но работа заглушала все, всяческую боль, кроме боли больных. Уж такая это спасающая и спасительная работа.

Жизнь Коржина шла своим емким, естественным ходом до тех пор, пока жизнь нашей страны не сотряслась от удара небывалой мощи, небывалой жестокости. И тогда, с первой минуты, все стало противоестественным.

<p>ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ</p><p>ГОДЫ ВОЙНЫ И ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ</p><p>Глава первая</p><empty-line></empty-line><p>1</p>

Алексей Платонович шел из Витебска в Минск. Ботинки продырявились, ноги распухли и стерлись до крови. Сердце начало сдавать. Он шел, бросив пальто, бросив портфель, опираясь на палку, поддерживая и подталкивая свое тело, чтобы легче было стонущим ногам.

Навстречу шли и плелись минчане — те, кто успел одеться, прихватить узелок или корзинку, и полуодетые, закутанные в простыни, одеяла, скатерти, — толпы, группки и цепочки людей.

Ветра не было. Поднятая ногами или промчавшейся машиной пыль не рассеивалась. Казалось, что с голубого неба спустилось длинное, как дорога, облако и заволокло людей.

Уже не слышно было голосов. Уже не плакали. Только светленький мальчик все рвался из скатерти, из рук матери, выгибался, показывал вверх, вскрикивал и в судороге ждал, что опять полетит черное с неба и бабахнет и выпустит огонь.

Какой-то старик сунул ему в рот четверть кусочка сахара. Но и с сахаром за щекой ребенок все рвался, показывал в чистое небо, весь выгибался и тоненько, дико кричал.

Старик начал уходить от этого крика к обочине дороги. За ней в тишине июньского дня колосилась его земля на мягких своих подъемах, а понизу тянулись и тянулись густо-зеленые картофельные поля — вызревала белорусская бульба. Старик глядел в тихие дальние дали, шептал: «Боже ж мой!» — и снова видел тот ужас, что был позади, и тот, среди которого шел, отойдя для передышки глазам, ушам и душе к краешку тихой земли.

Его вернули в толпу какие-то возгласы впереди. Он разобрал:

— Куда ты?!

— В Минск.

— Нельзя! Валится Минск!

Но кто-то наперекор смыслу двигался туда, и толпа размыкалась, пропуская.

Алексей Платонович поворачивал голову направо и налево, чтобы не пропустить ни одного лица, и ткнулся головой в грудь старика. Потому что старик, дойдя до просвета, до места, где разомкнулась толпа, увидел спешащего к погибели человека и остановился.

— Простите, — сказал Алексей Платонович, поглядел на него поверх пыльных очков и подтолкнул тело еще на пол-аршина к Минску.

Старик придержал его плечо:

— Слухай меня. Смерть там.

— Там моя…

— Никого там. Кто живой — ушел. Може, твоя на машине какой. Може, ей посчастливило…

Алексей Платонович снял с плеча руку старика, пожал ее и подтолкнул себя вперед.

Покуда его не окутала пыль, не легла слоем, многие eгo узнавали, кричали: «Смотрите, Коржин!» Кричали:

«Куда вы, профессор?!» Уговаривали повернуть назад.

Несколько раз останавливались машины, битком набитые людьми и скарбом. Тянулись руки втащить его в кузоз, или кто-то пересаживался в кузов, освобождая ему место в кабине. И все уверяли, что быть не может, чтобы его жена осталась в Минске.

— Кто-нибудь из вас видел, что вышла из дома? Видел, куда? — спрашивал Алексеи Платонович.

Собственными глазами этого никто не видел. И он, сказав свое «благодарю», двигался дальше. Он надеялся, что клинику эвакуировали лесом, в объезд. Ник-Ник знал эту лесную дорогу, почти незаметную сверху. Но Варенька — нет, не ушла. Ждет в глубоком подвале их дома, зная: он придет, не даст разминуться, не даст потерять друг друга.

Прошла еще ночь — то тихая, то полная рева моторов в небе. Уже рассветало. Пал предутренний прохладный туман. Осела пыль. И снова послышался рев бомбардировщиков… Цепочка идущих соскользнула за обочину дороги и отлежалась. И Алексей Платонович отлежался за холмиком на обочине.

Отчетливо слышались разрывы бомб в Минске, уже близком. Люди еще отлеживались за обочиной. А он сел.

Протер носовым платком очки и голову. С трудом встал на ноги. И, сильнее хромая, стирая кровавые волдыри, пошел своим путем.

Из Минска двигался какой-то ворох веток. Он приближался, уже видно было, что это замаскированный грузовик. Еще не разобрав, что там и кто там под листьями, Алексей Платонович услышал свое имя. Его повторяли и повторяли знакомые, а теперь ставшие родными голоса.

На этом грузовике выбрались из Минска остатки персонала его клиники три женщины, которых прихватили последние милиционеры, покидающие город.

Раздвинув ветки, операционная сестра — да, она, Дарья Захаровна, кричала:

— Лежачих отправили! Варвара Васильевна ушла на вторую ночь. Сергея Михеевича вывезли наутро. Наверняка он ее подобрал. Боже мой, ботинки в крови…

Что у вас с ногами?! Скорей бинты, бутыль с водой…

— Я должен дойти проверить, — сказал Алексей Платонович.

Но последняя милиция его в Минск не пустила, выполняя последний приказ никого туда не впускать.

Так он был спасен и проделал обратный путь в Витебск, куда вызвали его на консилиум за полдня до войны и откуда, быть может, еще шли поезда туда, где не валится небо.

Перейти на страницу:

Похожие книги