Напоминание

До сих пор хозяйка слушала, не перебивая и разделяя эмоции Саниной жены. Но когда дело дошло до интересных разговоров под далеким, теплым небом, под персиковыми деревьями, где присутствовал Коржин, где были они все, и Нина, все-таки новый для них человек, а ее там не было, — в этом месте что-то впилось в сердце, ну прямо гюрза впилась. Пришлось опустить глаза, чтобы гостья не заметила, что так подействовала на хозяйку.

А гостья, поглядев на опущенные глаза, задумчиво проговорила:

— Жалко, что тебя там не было.

От этого «жалко» гюрза впилась еще сильней.

— Но Алексей Платонович тебя вспоминал, и Варвара Васильевна. Она все о тебе рассказала.

Тогда — другое дело. От этих слов Нины все стало на свои места. Можно было себя почувствовать никем не вытесненной и можно было с легким сердцем спросить:

— Какой разговор тебе особенно запомнился?

— Ну, например, тот, когда еще засветло мы пили чай на террасе и пришел Усто. Он осторожно держал за край подрамника свою свежую работу и повернул ее в нашу сторону. Когда ему нравилось то, что он сделал, он показывал. На этот раз был не этюд, была законченная картина: на песчаном холме стоял на редкость нежный, стройный — не мальчик, но и не взрослый узбек, в халате с лиловыми и голубыми полосами, и так красиво смуглой рукой протягивал нам розу. Ну полное впечатление, что нам. Он был босой. Ноги — тоже нежные, как у мадонны.

Алексей Платонович посмотрел и сказал:

«Неотразимой красоты юноша. Но… бездельник. Он будет на иждивении обожающих его».

Усто не обиделся, сказал, что это его не интересовало.

Его интересовала только гармония облика.

«А как вам?» — спросил он у Варвары Васильевны.

Она нехотя ответила:

«На мой вкус, он слишком томный… не мужественный».

Я вглядывалась в эту фигуру. Правда, все в ней струилось, в каждой линии была гармония. Но что-то было в ней мне неприятно. Даже неловко было, сама не знаю отчего.

«Нина мне что-нибудь скажет?» — спросил Усто.

Я очень глупо выпалила:

«Не понимаю я его!..»

А Саня сказал:

«Поздравляю, Усто. Из всего, что у вас видел, это самая тонкая живопись. Как вы назовете?»

«Я уже назвал: „Венец творения“. Подразумевается, что гармоничный человек — венец творения».

«Не чересчур пышно? — спросил Саня. — И по-моему, не совсем верно. А почему не цветок, не олень, не бабочка? Что, в них меньше гармонии?»

Теперь Усто обиделся:

«Ну, знаете! Не случайно бог создал по своему образу и подобию не бабочку, не оленя, а человека».

Саня сказал:

«Тогда объясните, почему человек рождается беспомощным несмышленышем, а бабочка рождается, зная, что ей делать. Новорожденная пчелка знает еще больше: ей известно, что надо делать для своего народа, то есть для своего улья. Ее никто не обучал, как проветривать улей, как его сторожить и чем свой народ кормить. Она сразу летит, иногда за несколько километров, садится на нужный цветок, достает из чашечки нектар и возвращается с ним к своему народу. Это расписание дел на общее благо известно ей при появлении на свет. Человека обучают всю жизнь, воспитывают, указывают, а он, как правило, до конца жизни не знает, что надо делать даже для своего блага. Так кто же венец творения?»

До этого Алексей Платонович листал какой-то журнал и как будто не слушал, что Саня говорит. Но вдруг отложил журнал и сказал:

«Вопрос поставлен серьезный. Полагаю, что дело было так. Бог начал мастерить человека и делал это вдохновенно. Но когда был готов гармоничный, ему подобный облик, у бога появилось великое опасение. К прискорбию, этот момент, определивший и объясняющий всю историю человечества, в Библии не зафиксирован. Посему придется изложить его не божественными, не апостольскими, а своими словами».

И Алексей Платонович потребовал: