Наполеон малый

Луи Бонапарт добился своего. Отныне в его руках деньги, спекуляции, банк, биржа, кассы, сейфы, а также и все те люди, которым ничего не стоит переметнуться с одной стороны на другую, если для этого нужно всего только перешагнуть через собственную честь. Ему удалось обмануть Шангарнье, проглотить Тьера, сделать Монталамбера своим сообщником, превратить власть в разбойничий вертеп, а государственный бюджет — в доходное поместье. Он пырнул ножом Республику, но Республика подобна богиням Гомера: она истекает кровью, но не умирает. На Монетном дворе чеканят медаль, именуемую «медалью Второго декабря», — в память того, как он хранит верность присяге. Фрегат «Конституция» переименован и называется отныне «Елисейский дворец». Теперь Бонапарт может, когда пожелает, приказать Сибуру помазать его на престол, может сменить свой диван в Елисейском дворце на ложе в Тюильри. А пока что на протяжении этих семи месяцев он выставляет себя напоказ: он произносит речи, празднует победу, председательствует на банкетах, дает балы, танцует, царит, важничает, красуется; он блистает своим безобразием в ложе Французской Оперы, он заставляет величать себя принцем-президентом, он раздает знамена армии и ордена полицейским комиссарам. Когда ему пришлось выбрать эмблему для себя самого, он постеснялся и выбрал орла: скромность стервятника.

VII Вслед за панегириками

Он преуспел. Естественно, что он не испытывает недостатка в славословиях. Панегиристов у него больше, чем у Траяна. Однако поражает одно: среди всех достоинств, которые в нем обнаружили после 2 декабря, и всех похвал, которые ему расточают, нет ни одного слова, которое выходило бы за пределы таких характеристик, как «ловкость», «хладнокровие», «дерзость», «хитрость», «превосходно подготовленная и выполненная операция», «удачно выбранный момент», «строгое соблюдение тайны», «своевременно принятые меры». Превосходно сделанные отмычки — вот что это собственно значит. Все сказанное сводится к этому, за исключением разве нескольких фраз о «милосердии»; но разве не восхваляли великодушие Мандрена, который иногда отбирал не все деньги, и Жана Потрошителя, который иногда убивал не всех путешественников!

Ассигновав Бонапарту двенадцать миллионов, да еще четыре миллиона на содержание замков, сенат, которому Бонапарт ассигновал миллион, поздравляет Бонапарта со «спасением общества», — как в некоей комедии один персонаж поздравляет другого со «спасением кассы».

Что касается меня, то я все еще стараюсь найти в славословиях, расточаемых Бонапарту его наиболее пылкими приверженцами, хотя бы одну похвалу, которая не подходила бы Картушу и Пулайе после ловко сделанного дельца; и я невольно краснею за французский язык и за имя Наполеона, слыша довольно-таки бесцеремонные, достаточно откровенные и в данном случае вполне заслуженные выражения, в которых сановники и духовенство поздравляют этого человека с тем, что он совершил хищение власти со взломом конституции и скрылся в ночной тьме от своей присяги.

Совершив все взломы и кражи, которые и составляют успех его политики, он принял свое настоящее имя, и тогда все узнали, что этот специалист по взлому — «монсеньер». Воздадим должное г-ну Фортулю: он первый обнаружил это![11]

Измерив человека и убедившись, как он ничтожно мал, вы измеряете его огромный успех, и вас невольно охватывает чувство изумления. Вы спрашиваете себя: как же он этого достиг? Разобрав на составные части авантюру и авантюриста, отбросив козырь, которым ему служит его имя и другие обстоятельства, использованные им для своей вылазки, вы не обнаружите ни в самом человеке, ни в его образе действий ничего, кроме хитрости и денег.

Хитрость; мы уже отмечали это основное качество Луи Бонапарта, но не мешает разобраться в нем более подробно.

В воззвании 27 ноября 1848 года он заявил своим согражданам:

«Я считаю себя обязанным поделиться с вами моими чувствами и моими убеждениями. Пусть между вами и мной не будет ничего недоговоренного. Я не честолюбец… Я воспитывался в свободных странах, в школе страданий, я навсегда останусь верным долгу, который будет предписан мне голосами избравших меня и волей высокого Собрания.

Я сочту долгом чести передать по истечении четырех лет моему преемнику укрепленную власть, ничем не нарушенную свободу, подлинные успехи общественного развития».