Наполеон - исчезнувшая битва

И опять в разгар боя мне стало ясно - вот-вот дрогнут атакующие. Я снова чувствовал этот решающий миг битвы! И тогда я бросил в бой мой резерв. Я сам повел солдат в пекло сражения! И решил его исход. Началось жалкое бегство защитников города на английские корабли. А потом уходящая, точнее, убегавшая в открытое море английская эскадра. Тулон, считавшийся в Европе неприступной крепостью, был взят! Великий день - семнадцатое декабря девяносто третьего года. Британские газеты отказывались верить: Тулон, защищенный с суши и с моря, пал?! Моя звезда взошла. Это было первое из шестидесяти великих сражений, которые меня ждали. Шестьдесят побед! Больше, чем у моих кумиров, вместе взятых: Александра Македонского, Цезаря и Ганнибала...

Огюстен в подробном докладе написал обо мне в Париж. И, конечно, после доклада брата всемогущего Максимилиана - немедленный результат: звание генерала. Мне было двадцать четыре... генерал Бонапарт. И вот теперь, через двадцать два года, они хотят оставить меня в том же звании...

Он засмеялся. Император уже вернулся в реальность и сказал, глядя на англичан, гулявших по палубе:

- Как они бежали из-под Тулона!.. А утром я так приветствовал наступающий день: "Это взошло твое солнце".

Во время прогулки по палубе я услышал, как император с усмешкой спросил адмирала Кокберна:

- Не скажите ли, сэр, где был "Нортумберленд" в те дни, когда я захватил Тулон и выгнал оттуда английские гарнизон и флот?

- Про судно не знаю, - ответил адмирал, - но я был среди тех, кого вы прогнали...

Вечером император сказал мне в каюте:

- Он не знает! И это люди чести?! Я уверен, "Нортумберленд" был в той самой эскадре, которую я вышвырнул из-под Тулона... Поэтому они и пересадили меня на этот корабль. Жалкая месть!

Однако за дело... В Тулоне я встретил Новый год, а четырнадцатого января стал генералом. В тот день мы с Огюстеном сидели в маленьком кафе на набережной. С моря дул вечный бриз. Молодость, удача! Огю

стен позвал меня с собой в Париж. Он рисовал мне радужные картины столичного будущего. Я было открыл рот, чтобы с благодарностью согласиться... и вдруг отчетливо понял - нельзя! И с изумлением услышал, как я отказываюсь! И Огюстен с таким же изумлением смотрел на меня. Он ничего не сказал, только пожал плечами. Молча допил свою чашечку кофе и ушел обиженный. Он отбыл в Париж, а я остался на юге командующим артиллерией... проклиная себя за отказ. Но через полгода наступило Девятое термидора, и я понял - судьба спасла меня.

Я столько передумал об этом дне. Какая сцена для великой пьесы! В бывшем придворном театре королей Конвент сыграл последний акт нашей революции! Я хорошо помню эту залу Конвента. Здесь не так давно приговорили к смерти ничтожного короля. Теперь здесь же предстояло исполнить главный закон революции - истребить ее любимых детей...

Робеспьер начал говорить, но ему не дали. Ему стало плохо, он попытался сесть на скамью, а они кричали: "Не смей туда садиться, это место Демулена, которого ты убил!.. И сюда не смей - это место Вернье, которого ты уничтожил!.." Он пытался продолжать говорить, но от волнения поперхнулся. И тогда прогремели знаменитые слова, которые закончили великую революцию: "Кровь Дантона душит тебя, несчастный!"

Каков эпилог! В ночь на десятое термидора в парижской ратуше с челюстью, раздробленной пулей, лежал всесильный Максимилиан Робеспьер. Около него суетился жандарм, совсем мальчик, уверявший, будто это он стрелял в Робеспьера. Вчерашнего диктатора перенесли в Консьержери, он лежал в камере, глотая кровь. Впоследствии я отыскал врача, который выдернул из его раздробленной челюсти осколок кости и несколько зубов. И врач подтвердил мне то, в чем я всегда был уверен - жандарм ни при чем, это было самоубийство. Жалкий конец... Для истории ему надо было подняться на эшафот, как Дантону, - и попрощаться... нет, не с народом... народ, чернь - пустое, но с Историей, со Славой!..

В революции есть всего два сорта вождей - те, кто ее совершает, и те, кто пользуется ее плодами... Пришло время срывать плоды с дерева революции, и к власти пришли воры и негодяи. Началась охота на ведьм. Под радостные крики разбивали статуи великих революционеров, которым еще вчера эта толпа поклонялась.

Я счастливо избежал гильотины, которая мне наверняка грозила, если бы я поехал с Огюстеном в Париж. Правда, тюрьмы не избежал.

Очутился я там уже через две недели после казней в Париже по обвинению в близости к врагу народа Огюстену Робеспьеру и... в намерении сдать англичанам Марсель! Кровавый бред кружил головы! От страха все помешались на доносах... Кому я был обязан этим диким вздором?.. Я узнал это на первом же допросе. - Он засмеялся. - Тому, кто действительно был близок к Огюстену, моему приятелю Саличетти. Таким образом он хотел спастись сам.