Сам Наполеон о своем положении выразился так: “Вплоть до Гренобля я был еще искателем приключений, но в Гренобле стал уже государем”. И действительно, все высылаемые против него королем войска немедленно переходили на его сторону. Однажды утром нашли на решетке, ограждавшей Вандомскую колонну, напечатанное большими буквами объявление:
Наконец наступил день, когда Людовик XVIII уехал из Парижа, а Наполеон въехал в него.
Наполеон встречен был с энтузиазмом. Искренним ли? Были люди, которые искренне радовались его возвращению, – были индифферентные люди, – были и такие, которые с глубокой болью в сердце встречали его. В самом деле. Одно имя Наполеона вызывало неизбежные в будущем войну, потерю детей, разорение и несчастье… Понимал это и Наполеон. Взявшись, немедленно по прибытии в Париж, за благоустройство государства, он чувствовал возникновение новой войны, войны беспощадной, и готовился к ней, но готовился втихомолку, чтобы не устрашать Францию. Много труда, много усилий и много забот выпало теперь на долю Наполеона. И он их нес безропотно. Нес с прежней энергией и с прежней гениальностью. Но tempora mutantur et nos mutamur in illis. Не те теперь были люди, не те времена, не те средства, не те нравы и даже не тот Наполеон. В короткий срок, за какие-нибудь два месяца, Наполеон заметно изменился. Лицо сохраняло спокойное свое бесстрастное выражение, но сильно похудело и челюсти начали очень выдаваться вперед. Он похудел всюду, за исключением талии… Иногда у него вырывался тяжелый вздох… К тому же времени явилась у него привычка щуриться и глядеть в полуоткрытые веки, как если бы у него начала обнаруживаться чрезмерная дальнозоркость. Миганье левым глазом и подергивание уха стали проявляться с большею, чем когда-либо, силой. По мере накопления трудностей и неприятностей общее состояние здоровья императора значительно ухудшилось. У него начались серьезные страдания желудка и уринальных путей, к которым присоединился также упорный сухой кашель… Ввиду быстрых изменений душевного настроения, перемежающегося возбуждения и упадка духа, усиленной чувствительности и грубой резкости, находили возможным объяснить состояние французского императора особою формой истерической апоплексии (Слоон).
Как и следовало ожидать, война началась, и притом с многочисленными и отборными войсками Пруссии и Англии пока, а на подмогу им шли и войска других государств. Несмотря на проявление гения Наполеона и удачи в войне, удачи были уже не те, что прежде. Много усилий, много напряжения и много крови стоили эти удачи Наполеону. Да и сам он стал утомляться, поддаваться болезни. Так, под Катр-Бра, сделав надлежащие распоряжения, Наполеон погрузился как бы в
Ватерлоо было решающим моментом в судьбе Наполеона. Диспозиция сражения была составлена самим Наполеоном достойно его гения; тем не менее он чувствовал себя во время сражения так плохо, что вынужден был сойти с коня. Сидя у стола, на котором разложена была карта, император то и дело впадал в дремоту и мгновенно из нее опять пробуждался. Энергия и деятельность английского главнокомандующего представляли собою резкий контраст с постоянно возраставшей апатией Наполеона.
Сражение при Ватерлоо было проиграно. Проиграно было и дело Наполеона. К концу сражения “у Наполеона обнаружился полнейший упадок сил, так что на него жалко было смотреть. Глаза его неподвижно уставились вдаль, голова качалась из стороны в сторону, и сам он находился почти в бессознательном состоянии. Ментион и Бертран усадили его на лошадь и поддерживали его с обеих сторон” (Слоон).
Наполеон поспешил в Париж. Но было поздно. Париж знал о поражении, и палата представителей решила предложить Наполеону добровольно отречься от престола. Можно себе представить нравственные страдания великого человека. Наконец, он подписал и вторичное отречение.