Наполеон I и его гений

Наполеону пришлось вновь вернуться в Париж, добывать войска. На этот раз не хватало уже не только людей, но и оружия. Боевые припасы и артиллерийские принадлежности были разбросаны по всей Европе, и только во Франции их не было. Пришлось новобранцев вооружать всяким хламом и старьем, а нередко охотничьими ружьями и ножами или же старыми мушкетами, с которыми не умели даже управляться. Мундиров тоже не было, и новобранцы оставались в блузах. Эти молодые войска не только не были обучены, но даже не умели справляться с ружьями. Передают о следующем случае: один офицер спросил в бою новобранца, стоявшего безучастно под сильнейшим неприятельским огнем, почему он сам не стреляет; на это юнец очень простодушно ответил, что он сам стал бы стрелять не хуже кого другого, если бы только умел стрелять. Артиллерии не было. Лошадей не было ни для артиллерии, ни для кавалерии, ни для обоза. В народе сеялись смуты. Роялисты подняли голову. Предатели министры, вроде Талейрана, делали все, чтобы погубить императора и создать себе мостик для перехода к другому правительству. Тем не менее Наполеон не падал духом. Он один ходил по Парижу, и народ его встречал очень радушно. Подготовив кое-какие войска, Наполеон решил оставить Париж и броситься вновь в борьбу с врагом, уже в пределах Франции. Защита Парижа, а значит, и императорской семьи, лежала на национальной гвардии. Офицеры национальной гвардии далеко не симпатично относились к Наполеону. Теперь, уезжая в армию, Наполеон оставлял свою семью на защиту этих людей. Перед отъездом он пригласил во Дворец всех офицеров национальной гвардии. К ним вышел Наполеон, императрица и вынесли малютку сына. Наполеон объявил офицерам, что он отправляется в армию, рассчитывая, с помощью Божиею и храбростью доблестных войск, одержать победу над неприятелем и удалить его из пределов Франции. Это заявление было встречено гробовым молчанием. Тогда император, взяв за руку императрицу и малютку сына, вновь обратился к офицерам: “Вверяю императрицу и римского короля мужеству национальной гвардии”. Офицеры продолжали молчать. Спустя минуту, с трудом сдерживая волнение, Наполеон добавил: “Вверяю вам мою жену и сына”. Раздались громкие крики: “Да здравствует император!” – и офицеры бросились к царственной семье с чувством полной преданности. У многих на глазах были слезы.

Наполеон в армии. Гений не оставляет его и в тяжкие минуты. Смелость его планов, быстрота движений, неожиданности, которые он приготовляет неприятелю, поддержка, которую ему удалось получить от истощенной Франции, преданность, которую он успел внушить своим плохо одетым и переутомленным войскам, находившимся в самом опасном положении среди союзных армий, многократно превышавших их своею численностью, – все это представляется столь необычным и могущественным, что вполне достойно гения Наполеона. Вместе с тем на поле военных действий Наполеон остался столь же сильным и храбрым, как это было при Арколе и в других местах Италии. К сожалению, его генералы были уже не те.

Самым непримиримым врагом Наполеона был Александр. Он решился не покидать оружия, пока Наполеон не покинет Францию. Все остальные союзники готовы были вести переговоры о мире, и переговоры эти велись. К сожалению, доброго исхода этим переговорам не было видно. Наполеон предъявил требования, как бы он de facto состоял повелителем Европы, он их понижал по мере неудач и повышал непомерно в случае победы. То же проделывали и союзники. Главное же было то, что союзники не допускали дальнейшего пребывания Наполеона на троне.

После неудачного сражения при Ла-Ротьер Коленкур просил Наполеона дать ему полномочия на какие угодно уступки, лишь бы заключен был мир. Наполеон в это время читал Монтескье “О причинах величия и упадка римлян”. Море, подававший письмо Наполеону, выслушал от него следующее место: “Наиболее поразительный известный мне случай величия духа проявился в решении современного нам монарха – скорее погибнуть под развалинами своего трона, чем согласиться на предложения, унизительные для его царственного сана. Он обладал слишком возвышенною душою, для того чтобы спуститься ниже того уровня, на который его оттеснила неприязненная воля рока”. – “Мне лично, государь, – возразил Море, – известна еще более грандиозная комбинация. Вам представляется теперь возможность пожертвовать славой, дабы закрыть бездну, угрожающую в противном случае поглотить не только вас самих, но и Францию”. – “Ну, что же, господа, если вы пришли к такому убеждению, заключите мир! – отвечал он. – Пусть Коленкур устраивается как хочет и подписывает, что ему заблагорассудится. Я могу вынести всякое бедствие, какое на меня обрушится, но, разумеется, не стану диктовать унизительные для себя условия мирного договора!”