«В Мантую!» – кричал он той самой 32-й полубригаде, которая только что, ночью, пришла из Вероны форсированным маршем, не переводя духа кинулась в бой и дралась так, что весь день все держалось на ней, как на волоске; той самой полубригаде, из которой давеча крикнул ему гренадер: «Славы хочешь, генерал? Ну так мы тебе ее …!»
«В Мантую! В Мантую!» – ответила 32-я, тоже как сумасшедшая.
От Риволи до Мантуи – тридцать миль. Чтобы поспеть вовремя, надо было идти, бежать всю ночь, весь день и опять, не переводя духа, кинуться в бой, и драться шести тысячам против шестнадцати, и победить. И пришли, и дрались, и победили под Фаворитою.
«Римские легионы, – писал Бонапарт Директории, – делали, говорят, по двадцать четыре мили в день, а наши полубригады делают по тридцати и в промежутках дерутся».
Что значит Фаворита? Значит: 22 тысячи пленных; вся артиллерия, весь обоз – добыча победителя; Мантуя покинута австрийцами, и весь Тироль, и вся Италия; семидесятилетний фельдмаршал Вурмзер, воплощенная доблесть, душа Австрийской империи, – у ног Бонапарта; Итальянская кампания кончена, и Фаворита – звезда Наполеонова счастья на небе, вечный алмаз.
Что нам Фаворита? Но вот нельзя вспомнить о ней без слез восторга – перед чем? Может быть, лучше не говорить об этом; но хорошо для нас всех, что это было.
Кончена Итальянская кампания, но этот конец – только начало. «Солдаты! Вы еще ничего не сделали по сравнению с тем, что вам остается сделать!» – «Много еще форсированных маршей непройденных, врагов непобежденных, лавров непожатых, обид неотомщенных. Солдаты, вперед!»
Где же и когда он остановится? Никогда, нигде. Поведет их до края земли, до конца мира и дальше в бесконечность. Все они вознесутся с ним, как Оссиановы тени – гонимые ветром мимо луны, облака-призраки; все полягут костьми в жгучих песках пирамид или в снежных сугробах Березины; все будут жертвами, как он. «Несчастный! Я тебя жалею: ты будешь завистью себе подобных и самым жалким из них… Гении суть метеоры, которые должны сгорать, чтоб освещать свой век».
«Кончились героические дни Наполеона», – заключает Стендаль свой рассказ об Итальянской кампании. Нет, не кончились; в жизни Наполеона героическое кончится только с самою жизнью, но оно уже будет иным. Этого непрерывного чуда полета, этой утренней свежести, юности, громокипящего кубка весенних гроз, и Оссиановой грусти, почти неземной, и чистоты жертвенной – уже не будет; будет выше полет, лучезарнее полдень, грознее гроза, царственнее пурпур заката, святее звездные тайны ночей и жертва жертвенней – но этого уже не будет никогда.
Семнадцатого октября 1797 года подписан мир в Кампо-Формио, и 5 декабря Бонапарт вернулся в Париж. Явным восторгом и тайною завистью встретила его Директория: малых умалял великий. «Они его отравят!» – заговорили в Париже, вспоминая скоропостижную смерть генерала Гоша.
Бонапарт на обедах в Люксембургском дворце, у директоров, прежде чем отведать вина или кушанья, ждет, чтобы отведали хозяева, а те улыбаются: ядер не боялся – испугался яда? И легкая улыбка порхает уже над всем Парижем, оскверняя славу героя.
«Думаете ли вы, что я здесь побеждаю, чтобы возвеличить адвокатов Директории или основать Республику? – писал он еще из Италии. – Нет, Франции нужен Вождь, а не болтуны-идеологи… Но час еще не наступил, груша еще не созрела».
А пока что тесно и душно ему в Париже. «Париж давит меня, как свинцовый плащ!» – «Вольный полет в пространстве, вот что нужно таким крыльям. Здесь он умрет; ему надо уехать отсюда» (герцогиня Абрантес). Куда, – он знает-помнит.
Чуть ли не с первых дней Революции начался поединок Англии с Францией, старого порядка с новым, из-за мирового владычества. «Дух свободы, поставивший Республику от ее рождения во главе Европы, хочет, чтоб Франция была владычицей морей и самых далеких земель», – скажет Бонапарт в воззвании к Восточной армии.
План военного десанта в Англию обсуждался, кажется, еще в Комитете общественного спасения; от него получила этот план в наследство и Директория. «Сосредоточим всю нашу деятельность на флоте, сокрушим Англию, и вся Европа будет у наших ног», – писал Бонапарт в самый день Кампо-Формийского мира. Но когда был назначен главнокомандующим десантной армией, он думал уже о другом.
«Я только загляну на Север, и, если там, как я предвижу, ничего нельзя сейчас предпринять, то наша Английская армия сделается Восточной». – «Нора для кротов – ваша Европа! Великие империи основываются и великие революции совершаются только на Востоке, где живут шестьсот миллионов людей».