Наполеон

В 1810 году, тотчас после бракосочетания с Марией Луизой, на большом вечернем приеме в Компьенском дворце, где присутствуют первые сановники Империи, министры, маршалы, иностранные послы, владетельные князья, короли, эрцгерцоги, Наполеон выходит из игорной залы в гостиную. Вся огромная свита кидается за ним по пятам. «Дойдя до середины комнаты, – вспоминает очевидец, генерал Тьебо, – император остановился, скрестил руки на груди, уставился глазами в пол, шагов на шесть перед собой, и так застыл, не двигаясь. Все тоже остановились, окружив его большим кругом, и замерли в глубоком молчании, не смея даже взглянуть друг на друга; но потом, мало-помалу, начали переглядываться, в недоумении, ожидая, чем это кончится». Так прошло пять, шесть, семь, восемь минут. Недоумение росло; никто не понимал, что это значит. Наконец маршал Массена, стоявший в первом ряду, подошел к нему потихоньку, как бы крадучись, и что-то сказал ему так тихо, что никто не расслышал. Но, только что он это сделал, император, все еще не поднимая глаз и не двигаясь, отчеканил громовым голосом: «А вам какое дело?» И оробелый маршал, патриарх военной славы, победитель Суворова, «возлюбленный сын Победы», вернулся на свое место, почтительно пятясь. А Наполеон продолжал стоять, не двигаясь. «Наконец, „как бы пробуждаясь от сна“, поднял голову, разнял скрещенные руки, обвел всех испытующим взором, повернулся молча и пошел назад в игорную залу. Здесь, проходя мимо императрицы, сказал ей сухо: „Пойдемте!“ – и вошел с ней во внутренние покои».

«Все это я вижу, как сейчас, – но до сих пор не могу понять, что это было», – заключает Тьебо. Сцена эта кажется ему недостойным «шутовством». «Никогда я не чувствовал себя таким оскорбленным; деспот в Наполеоне никогда не являлся мне с большим бесстыдством и наглостью».

Бедный Тьебо так оскорблен, что забыл другое свое впечатление от Наполеона: «Я ни с чем не могу сравнить чувства, испытанного мною в присутствии колоссального существа». Если бы вспомнил, то, может быть, понял бы, что и в компьенской сцене Наполеон не был ни «шутом», ни «деспотом». Из-за чего же «оскорбление»? Со стороны Наполеона оно, во всяком случае, невольное; никого не хочет он оскорблять, уже потому, что никого в такие минуты не видит: люди для него перестают существовать, исчезают, как тени. Но этим-то, кажется, они и оскорбляются.

Недоумение Тьебо – наше недоумение: что же, в самом деле, значит эта «летаргическая задумчивость», как бы летаргический сон? Видит, слышит, бодрствует, действует, как никто, но все это извне, а внутри – спит, вечный сновидец, лунатик своего ночного солнца – Рока; идет по самому краю пропасти, только проснется – упадет; но не проснется до последнего шага в пропасть.

Спит, и сердце чуть бьется, как в летаргическом сне. «Мне кажется, что сердце у меня не бьется: я его никогда не чувствовал». – «У меня точно вовсе нет сердца».

Спит наяву – бодрствует во сне. Сон переплетается с явью, сон входит в явь, не только метафизически, внутренне, но и внешне, физически.

Двадцать четвертого декабря 1800 года, едучи в карете в Оперу, спит и видит во сне, будто бы тонет в итальянской речке Тальяменто; просыпается от взрыва адской машины, на волосок от смерти.

Спит и на полях сражений, «во время самого боя, далеко за чертой огня». Это даже входит у него в привычку: «Я привык спать на поле сражения». Спит, убаюканный громами пушек, как дитя в колыбели. В самые роковые минуты, всё решающие, вдруг засыпает, точно уходит куда-то, за чем-то.

Перед самым Аустерлицем так глубоко заснул, что «его с трудом разбудили». В самом пылу сражения под Ваграмом, когда все решается, велит разостлать на голой земле медвежью шкуру, ложится на нее и засыпает глубоко; спит минут двадцать; проснувшись, продолжает отдавать распоряжения, как будто не спал вовсе. Во время страшной эвакуации Лейпцига, когда рушится весь фронт, спит спокойно в кресле два часа; только взрыв моста на Эльстере, которым отступление отрезано и армия погублена, разбудил спящего.

Это на войне – это и в мире. Любит работать, вставая с постели, между двумя снами. Кажется, гений Наполеона – ясновидение – и есть этот узкий перешеек бодрствования между двумя пучинами снов.

«Что же подумать о Наполеоновом сне, длящемся от Вандемьера до Ватерлоо?» – спрашивает Леон Блуа. «Он проснулся только пред лицом Божьим». – «Величайшие несчастья и даже падение не могли его разбудить до конца. На Святой Елене он продолжает свой сон». И умирает во сне или просыпается в смерть.

«Он спросил меня, какой род смерти я считаю самым легким, и заметил, что, кажется, смерть от замерзанья – лучшая из всех, потому что, замерзая, умираешь во сне», – вспоминает доктор О'Мира свою беседу с Наполеоном на Святой Елене. Так во сне умер и он, замерзая от леденящего дыхания Рока.