Напарница

Уже не способное сообщаться с миром сознание всё же улавливало происходящее в нём получше живущих. И теперь я ясно увидела, как вампирша ножом вскрыла затянувшуюся было рану на руке, как приставила к ней пробирку, и как моя собственная кровь, вызывающая у меня же столько желаний, стекает в подставленную бутылочку. Это длилось дольше, чем мне казалось тогда, но вот прекратилось, и у меня же, только лежащей на земле, вспыхивает возмущение и… надежда? Для чего Грета собирает эту кровь? Хочет выпить сама? Вздор, тогда бы она укусила, кого ей бояться? Угостить Мастера? Но что тому мешало сделать тоже самое? Или…

Время тянулось бесконечно долго, и боль в груди можно было бы счесть нестерпимой, если бы её не приходилось терпеть несмотря ни на что. Вот сказаны последние слова, предупреждения, смысла которых не понимает ни одно из моих тогдашних «я». И вот — меня уводят силой… от меня же, и в сердце на двоих одна боль, и одна мука, и жизнь теряет смысл, и кажется, что небо рушится на землю.

А потом я далеко, и уезжаю всё дальше, и кричу, и проклинаю непрошеных благодетелей, и весь мир, а в это время к моему лежащему на земле телу снова подходит молодая вампирша, и начинается настоящий ад, пытка, от которой нельзя даже кричать, потому что мертвец, которым я стала… стал?.. не может уже издать ни звука. Вампирша с пугающим хладнокровием разложила вокруг на платке инструменты, и принялась за своё лечение: вынула пулю и соскребла все поражённые серебром ткани. Это длилось века, тысячи лет, вечность, и, казалось, никогда муке не будет конца. Но вот всё закончилось, и тело уже не разрывала боль, но жизнь не возвращалась в искалеченное пулей и лечением тело. А после Грета взяла бутылочку с кровью и плеснула, и словно бы расплавленный металл пролился в рану.

Человеческая кровь, самая желанная на свете, в которой была и капля моей собственной, казалась раскалённой по сравнению с моим уже успевшим остыть телом. Но она сделала своё дело, и с моих уст сорвался крик, и рана затянулась, не так быстро, как случилось бы, если бы в меня стреляли свинцовой пулей, но всё же… всё же затянулось, и я открыла… открыл глаза. Из всех чувств у меня остался только голод и… что-то ещё, мешавшее мне отдаться единственному желанию.

— Грета… — вырвался у меня слабый стон.

— Лежи уж, — усмехнулась молодая вампирша. — Не стоишь ты того, дуралей, но Мастер хотел проверить, чего стоит его идея.

— Где?.. — спросила… спросил я, и поискал глазами что-то очень ценное. Вампирша поняла меня с полу слова.