Напарник чародея

— Уберемся, — усмехнулась эльфская дама, — но на этот раз забавляться будем мы! Для чего, ребята, используем графа?

— Для считалки! — отозвалось несколько голосов. — Можно пересчитать его кости.

И в темноте появился скелет, он глупо улыбался, сохраняя каким-то образом сходство с графом Фокскортом.

— Как вы смеете! — закричал граф, бледнея от гнева.

— Теперь ты не сможешь нас убить, подлый граф, — назидательно сказал старший эльф, злорадно улыбаясь, — потому что все мы уже мертвы. Чем ты защитишься от нас, Волшебного Народца?

Послышался смех, и в темноте возникло кольцо из смеющихся эльфских рожиц, в колпачках с колокольчиками. Эльфы кружили хоровод и пестрели разноцветной одеждой. Аудитория же состояла из шутов и клоунов.

Фокскорт не мог устоять на ногах: пол под ним качался. Один раз он буквально перевернулся через голову, а Сола все смеялась и смеялась, прижав руку ко рту, по щекам ее катились слезы.

А позади придворные лихорадочно отмахивались мечами, у которых вырастали крылья и цыплячьи головы. Головы тут же начинали негодующе пищать. Рыцарям все время приходилось поддерживать бронированные штаны, которые непрерывно спадали, а пехотинцы скользили на раздавленных фруктах, перезрелых персиках и сливах, которые бросали им под ноги шуты. Зал дрожал от смеха.

— Что болит, милорд? — спросил кто-то. — Поди приступ подагры обуял?

— Спокойной ночи, дурной рыцарь! — кричал другой. — Если не можешь держаться на ногах, ложись в постель!

— Но он и там не удержится! — ответил третий голос.

А четвертый крикнул:

— Почему ты упал, сэр Боркас? Подражаешь своему господину?

— Да он барахтается!

— Нет, барахтается рыба!

— Да, у него отросли плавники и хвост!

— Кто уронил графа? — послышался новый голос. Ему ответили:

— Граф упал сам!

— Нет, вот он встает!

— Да из него считалка не получится!

— Значит, можно не обращать на него внимание?

Побледнев от унижения и ярости, граф отступил к рядам своих приближенных.

— Нет, — сказала Гвен, — нельзя уходить, пока веселье еще не кончилось!

Толпа придворных отступила, а ухмыляющиеся, кричащие шуты надвинулись, со смехом снова окружили графа.

— Будьте вы все прокляты! — закричал он в отчаянии, но аудитория только рассмеялась, и кто-то воскликнул:

— Брат, он хочет наклониться?

— Нет, встать!

— Но если согнется, он никогда не разогнется снова!

— Да он не вставал с детства!

— Нет, с самого рождения!

— Что, разве он родился?

— Да, родился во славе! Посмотрите на его благородную осанку!

И, конечно, граф снова поскользнулся и шлепнулся на зад.

— Прочь! — крикнул граф. — Убирайтесь, чудовища!

— Он что, говорит о себе?

— Не показать ли ему подлинную сущность его души?

— Нет! — в панике заверещал граф. — Оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда!

— Куда, куда?

— Куд-куда, куд-куда!

— Откуда здесь куры?

— У меня не только куры, но и петухи!

— У меня тоже. А зачем они нам?

— Чтобы снести яйца!

— А яйца нам зачем?

— Сейчас увидишь!

В воздухе промелькнуло яйцо, ударилось о голову графа и желтое с белым потекло по дряблым щекам. Он в отчаянии взвыл и обратился в бегство, но бежать смог только на месте.

— Есть только одно направление, в котором ты можешь двигаться, — жестко сказала Гвен.

— Куда угодно! Везде лучше, чем с этими негодяями!

— Везде? Тогда уйди в ноль!

— Надо его уменьшить!

— Да. Посмотрим, как он это выдержит.

И призрак начал уменьшаться, он продолжал кричать на бегу, но оставался на одном и том же месте на возвышении, становясь все меньше и меньше, а толпа мучителей преследовала его, они тоже уменьшались, пока все не исчезли.

Гэллоугласы молча прислушались.

Слабый призрачный смех прозвучал в замке, но не злой, а веселый.

— Мы победили, — недоверчиво прошептал Магнус.

Род кивнул.

— Я знал, что мы победим, если не испугаемся. Запечатленные воспоминания не могут причинить вред, они могут только заставить тебя самого испытать страдания.

— Но если это только воспоминания, как мы смогли их победить?

— Мы противопоставили им свои воспоминания, — объяснила Гвен. — А теперь, если зло графа снова возникнет в сознании твоего брата, вместе с ним возникнут и эти сцены унижения, и граф снова убежит в ноль. Потому что в жизни он искал только власти. Гордыня графа возвышалась лишь тогда, когда он унижал других. В этом было истинное наслаждение подлеца — в ощущении своей власти над другими. А больше всего он наслаждался, насилуя беззащитных женщин и вступая во внебрачные связи.

Глаза Корделии вспыхнули.

— Но здесь, в этом зале, несколько минут назад он сам подвергся унижению, и его мучает стыд.

— Да, к тому же он испытал унижение от своей же жертвы.

— И обнаружил, что у него нет власти, чтобы побольнее ударить в ответ. Неудивительно, что он бежал. Хотя, конечно, мерзавец это все заслужил.

— Если действительно это была его душа, — нахмурился Магнус. — Но если это только воспоминания, воплощенные в камне и вызванные мною, мы наблюдали только иллюзию.

— Но даже если так, — сказал Грегори, — его душа уже лет двести поджаривается в аду.

— Грегори! — ахнула Гвен, пораженная словами своего восьмилетнего сына.

Грегори посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.