Нана и Мохан. После сумерек богов (СИ)

— Та любовь, что я даю людям, более долговечна и надёжна! А её любовь способна рассеяться, если она её не поддерживает! Никто не убедит меня, что я неполноценная богиня любви! И я не хочу всё это слышать! — голос Лады сорвался на крик.

Глаза Сварога сделались холодными, как зимнее небо:

— Я запрещаю тебе деятельность богини любви! Ищи себе другое занятие, если хочешь статус богини, но не касайся всего, что связано с любовью и браком! И ещё: я приказываю тебе уладить всё с теми парами, чью семейную жизнь ты испортила размолвками!

— Нет! — как камнем бросила Лада, глядя на верховного бога испуганными и в тоже время колючими и упрямыми глазами.

— Ты хочешь быть наказанной? — бог неба, склонный к спокойствию и добродуший, кажется, не на шутку оказался разгневан.

Перун вдруг отставил кубок в сторону и повернулся к трону Сварога:

— Как ты собираешься наказывать мою жену, глава богов?

Вот тут и явился тот самый камень преткновения. У богов нового пантеона не было своей системы наказания за провинности. В олимпийском пантеоне у Зевса был короткий разговор с провинившимися: удар молнией, или сбрасывание с высот Олимпа, или ещё куда поглубже — в Тартар. В месопотамском пантеоне провинившемуся грозила ссылка в царство Эрешкигаль, которую однажды испытал на себе Энлиль. Какую же управу можно было найти на строптивого бога в пантеоне Сварога?

— За спор со мной я запрещаю тебе, Лада, появляться на пирах богов. Если же не притихнешь и не исправишь своих ошибок, мне придётся придумать более суровое наказание. Возможно, это будет запрет на вход в Сваргу, обитель богов. Если и это тебя не вразумит, тебя ждёт ссылка в Навь.

Боги за столами зашумели, переговариваясь.

— Сварог, но мы все — вольные боги! — произнёс кто-то. — Ты не можешь нас наказывать таким образом! Мы не смертные! Во всяком случае, ты не можешь так поступить с кем-то из богов высшей ступени! — послышались голоса с разных концов пиршественного зала.

Нана прижала ладонь к сильно бьющемуся сердцу. Это были слова бунтарей. В пиршественном зале запахло восстанием. И всё из-за этой истеричной дуры Лады?

— Хорошо, — сдержанно проговорил Сварог, — тогда кто скажет мне, как должен я поступить с божеством, которое говорит «нет» главе пантеона?

— Словами! Убеди словами того, кто сказал «нет», чтобы он согласился! — наперебой высказывались боги. — Мы высшие существа! С нами надо считаться! Ты не можешь кого-то из нас лишить пира! Ты не можешь отправить нас в ссылку! Мы все свободны! Для нас свобода превыше всего!

Сварог замолчал, сосредоточено о чём-то размышляя. Затем заговорил:

— Я не буду ни в чём убеждать Ладу. Глава никого ни в чём не убеждает. Он приказывает — ему подчиняются. Таков был уговор, когда я помог вам выбраться из Хаоса. Любое ваше «нет» я расцениваю, как бунт. И за это я покидаю этот пир. А вам дозволяю продолжать развлекаться без меня.

— Но как мы пожем продолжать пир, если твой трон пуст? — снова послышался чей-то голос. — Это противоречит традиции!

Сварог чуть улыбнулся, обошёл стол, взял за руку Нану, вывел её из-за стола, приблизился к ней к своему трону и усадил на него.

— Сварог, но почему ты не посадил на трон Перуна, что сидит по правую руку от тебя или Велеса, что сидит по левую?

— Потому что я так захотел, — холодно бросил Сварог. И растворился в воздухе.

Боги разом уставились на воссевшую на троне его дочь, явно ожидая от неё речей. Возможно, наставляющих, вразумляющих, убеждающих подчиниться их владыке. Но она молчала. И от всего её существа исходил такой гнев, расплывавшийся по пиршественному залу, что, вроде бы, сам воздух становился огнём. Пирующим стало не по себе. Дочь Сварога казалась опаснее своего отца. Потому что тихий гнев женщины более беспощаден и продолжителен, он подобен земле, спящей до поры до времени, но когда она трясётся, милости ждать не приходится.

Нана молчала, не прикасаясь к пище и обводя то одно божество, то другое горящими недобрыми глазами. И сидящие за столами также приумолкли, тишину нарушал только нежный перелив гуслей.

Лада, всё такая же бледная, опустилась на скамью и угощение также не шло ей. Беда вползала в её жизнь, как ядовитая змея и это невозможно было остановить. Конечно, можно было бы попытаться всё исправить, попросить прощения у верховного бога и его дочери, постараться всё уладить с этими влюблёнными парами, которым она так славно испортила характеры, чтобы они не вызывали зависти у окружающих. Эта мысль и вертелась в её голове: уступи, смирись. Потому что глазки Мокоши, встречаясь с влюблённым взглядом Перуна, уже также делались какими-то игривыми и ласковыми. И от этого Ладе сделалось совсем нехорошо. ” — Наверно, смертные чувствуют то же самое, что я сейчас, когда умирают от тяжёлой болезни, — пришло ей в голову. — Ах, как я хочу, чтобы этого не было! Как же я этого не хочу!»