— С какой охотой и я поехала бы с Надей к Володе, — мечтала Мария Ильинична. — Хотя бы только поглядеть, как у него все организовано с «Искрой»? Если бы ты знала, мамочка, как в подпольных кругах у нас тут все гоняются за «Искрой», как все страшно заинтересованы ею! Говорят: вот он «колокол на башне вечевой»!
Департамент не сразу дал ответ на прошение Ульяновой — вдовы бывшего симбирского директора народных училищ. А срок ссылки Надежды Константиновны уже подходил к концу.
В конце концов Мария Александровна добилась своего, и в один из предвесенних дней, когда в Москве еще трещали морозы, в доме на Бахметьевской улице радости но встречали Надежду Константиновну и ее мать, только что прибывших из Уфы.
— Ну, здравствуйте, вот и мы! — веселым тоном объявила Надежда Константиновна с порога. — Кончилась наша разлука…
Она пропустила Елизавету Васильевну вперед, а сама продолжала стоять на пороге, вся раскрасневшаяся от волнения и смущения, которые ей не удавалось скрыть. Мария Александровна обняла и расцеловала Елизавету Васильевну, потом подошла к Надежде Константиновне, прижала к себе и как достойную жену сына ввела в дом.
Достать в Москве первый номер «Искры» было невозможно. Он дошел сюда в единичных экземплярах. Транспортную группу Роллау и Скублика — двух латышей, взявшихся доставлять «Искру» в Россию, — постигла неудача. В начале зимы они попытались переправить большой груз газет в Россию и провалились. Как же проникли через кордон другие экземпляры газеты? Она взбудоражила всех — и друзей и недругов. За каждым экземпляром с почти одинаковым усердием гонялись и подпольщики из социал-демократических комитетов, и жандармы.
Один номер «Искры» Бабушкину из Московского социал-демократического комитета все же прислали. Но что сделаешь с одним номером? Он быстро истрепался, его сам Бабушкин зачитал до дыр, да ведь главное — людям показывать, читать, а бумага тонкая-тонкая!
Поселившись в Покрове, недалеко от Орехово-Зуева, Иван Васильевич под видом мелкого торговца разъезжал по текстильному краю, вовлекал рабочих в кружки, читал им «Искру».
Покров входил во Владимирскую губернию и стоял среди темных лесов, в самой гуще «ситцевого края». Так называли текстильный центр России, куда входили, кроме Покрова, Иваново-Вознесенск, Шуя и Орехово-Зуево.
В этих небольших бревенчатых городах дымили и грохотали десятки паровых прядильных и ткацких фабрик.
Когда-то здешняя река Уводь несла свои чистейшие воды сквозь дремучие лесные чащобы, и в ясные дни она бывала прозрачной до самого дна.
Теперь по берегам Уводи густо дымили фабричные трубы и далеко в глубь лесов проникал запах копоти, а река стала мутной и многоцветной от жирных пятен нефти.
Более ста пятидесяти тысяч рабочих скопилось во Владимирской губернии, они вырабатывали для России ситец, а сами жили в страшной убогости.
Бабушкину удалось быстро связаться с местными подпольщиками, с революционно настроенными ткачами, и те охотно собирались на сходки, чтобы послушать ситцевого «коммивояжера». Для маскировки Иван Васильевич всюду таскал с собой корзину с образцами «товара». Но что это были за образцы! За неимением денег на покупку настоящих свертков ситца Бабушкин заполнял корзину всяким старьем, а «образцом» для показа покупателям служила домашняя занавесочка — кусок темного ситчика в цветочках, который нашелся в запасе у Прасковьи Никитичны.
В Орехове Бабушкин собирал рабочих через Клементия Лапина — местного ткача-подпольщика. Рассказ Ивана Васильевича об «Искре» вызывал всеобщий интерес. Газета привлекала внимание даже самим своим солидным видом — не листовка в четвертушку или половинку писчего листа, а большие страницы, заполненные хорошо отпечатанными столбцами текста. Тут было что почитать, над чем подумать.
— Скажи, как по-твоему: почему бумага в этой газете такая тонкая? — допытывались рабочие у Бабушкина. И чувствовалось, тут не простое любопытство.
Поди ответь им. Бабушкин хитро щурился, молчал.
— Жаль, адресочек не указан.
С такими рабочими Бабушкин начинал встречаться и беседовать отдельно, с глазу на глаз.
— Ну зачем тебе адресок, скажи?
— Да надо.
— Ты грамотный? Написать туда хочешь, что ли?
— Может, и написал бы.
— А ты пиши да мне отдай. Не пропадет…
Наблюдать за лицами рабочих в момент, когда они слушали чтение статей из «Искры», было для Бабушкина несказанным удовольствием.
Сначала на лицах появлялось веселое оживление. Слышались возгласы: «Ай да так! Вот чешет! В хвост и в гриву!» Нравилась смелость, именно смелость, с какой «Искра» раскрывала причины, порождающие социальное угнетение и бесправие народа, нападала на самодержавные порядки в России и разоблачала дикий произвол правительственной власти. «Здорово кроет! Не боится ничего! Вот это газетка!»
Ивану Васильевичу приятно, просто радует душу, что «Искра» вызывает у людей такой подъем духа. Но этого ему мало. Ему нужно, чтобы до слушателей дошел главный смысл передовой статьи «Искры».
Там были такие строки: