Налог на Родину

В общем, воспоминание вызвало слезу, и я совершил первый поступок: прошел мимо распахнутой офисной двери. Не то чтобы круто развернулся, но тихо спустил на тормозах. Не ответил вовремя на письмо. Отложил встречу. Оставил себе двух лошадок из детства. И ощутил, что жизнь наливается смыслом, как ягода соком. Жизнь вообще обретает вес, когда приходится делать выбор. Между, допустим, обязанностью и удовольствием, или любовью и честью, или необходимым и внушенным. Я сделал, конечно, не выбор, а так – выборок: между старой машиной и новой. Но большинство оставшихся там, внутри капсулы, не могли и этого. При встречах они жаловались на рутину. Я кивал. Впрочем, мне сильно не докучали: я с легкостью отказался от тусовки, где живого бычка времени кромсают на гамбургер светской хроники. По вечерам у меня теперь были книги, фильмы и самоучитель французского языка.

Здесь, впрочем, можно и перевести дух (устар.). Я прочитал несколько восторженных текстов про дауншифтинг: некоторые были толково написаны про тех, кто смог сделать выбор, – но ни один не написан тем, кто сделал выбор сам. Потому что словесные шифры оставшихся и ушедших не совпадают.

У меня был знакомый, враз завязавший с потреблением спиртного – когда уже пошло, что называется, горлом. Он рассказал, что главная иллюзия алкоголика – в том, будто все его беды от выпивки. И вот он бросает пить, а ничего не меняется, и пейзаж за окном даже ужаснее, ведь протерли стекло.

Моей иллюзией было, будто наличие свободного времени приносит свободу – но оказалось, я убивал время, потому как не знал, на что свободу применить. Старая жизнь отпадала медленно, как корка с болячки.

Отпал, например, целый пласт того, что было важно для прежнего шифра и кода жизни: одежда. Мы поехали с женой на океан, в место, которое любили, там у друга был старый дом. Я побросал в сумку шмотки, в которых куролесил когда-то (стыдно вспоминать, да!) в Сен-Тропе и в Порто-Черво, включая двусмысленную (бессмысленную) косоворотку с вышитыми голыми девками, в которой однажды чуть не подрался с Флавио Бриаторе (в клубе Billionaire на Сардинии. Бриаторе – тип итальянца в расстегнутой до пупа сорочке, выставляющего мохнатую грудь напоказ, как девки – силикон: мы друг друга возненавидели сразу). Все это становилось ненужным. В старом разбитом «вольво» местная девчонка везла меня на урок серфа; я сидел, окруженный детишками, les gamins, – какие, к черту, майки от Maharishi, если через полчаса нужно сбрасывать все и вползать ужом в потрепанный гидрокостюм?! (Спортивная одежда – как правило, честнее обычной. Она сохранила функциональность, которую убила в обычной одежде мода, требующая обновлять гардероб дважды в год – чтобы не упали обороты производства вещей, у которых нет ни малейшего шанса выйти на пенсию по причине дряхлости. Вещи теперь умирают молодыми.)

Там, в тех краях, на океане, мы ходили на местный рынок, где продавали окорок из черных перигорских кабанов, покупали розовое вино по три евро бутылка и ездили туда и тогда, куда и когда хотели.

Примерно тогда же у меня стало меняться отношение к деньгам. Это было странно, я много кружил в привычном русском танце вокруг тотемного столба с банкнотами, много раз оправдывал этот постыдный хоровод пустыми словами вроде «обеспечение счастливой старости» или «инвестиции в будущее»: на самом деле, единственная известная мне инвестиция в будущее – это нестыдная жизнь.

Деньги вдруг отбросили вторичные функции и стали выполнять основные: оплачивать, например, проезд в трамвае. В Петербурге трамвай стоит 18 рублей, я люблю на нем ездить – большая пустая железная машина, огромные окна, покачивание вагона: понимаешь, что имел в виду Мандельштам, когда писал про «ветер в трамвайной голове». Это бесплатное знание наполняет жизнь весом. Я стал куда больше времени проводить в Петербурге, и куда меньше – в Москве. Для ощущения счастья вообще надо не так много денег. То есть денег начинает не хватать, когда поддаешься внушенным соблазнам: а тебе всегда внушают иметь то, что не по карману, и оттого-то ты и несчастлив. А когда извернулся и приобрел, то становишься несчастлив тем более: не по карману – это как не по размеру.

Моей самой крупной тратой – 24 ООО рублей – стали курсы при Французском культурном центре, я туда записался. Ощущение понимания языка, на котором мечтал говорить всегда, было ошеломляющим. Вторым потрясением стало превращение в студента: ранние пробуждения, перелистываемый в метро учебник (я полюбил утренние читающие студенческие вагоны). Потом как-то в кафе (чаю с холода, чтобы согреться), где крутили Сальвадора Адамо – «Tombe la neige», – и я вдруг понял, что понимаю слова: «Ты не придешь сегодня вечером, мое сердце одевается в черное…» – подозреваю, то же чувствовал Колумб, увидев землю в океане.