Нахимовский Дозор

Глядя на Ныркова, Лев Петрович все чаще вспоминал себя молодого: все было так же. И жить торопился, и чувствовать спешил. Где, на каком десятке лет он растерял себя-человека? Не пора ли отыскать внутри замшелого Темного Левушку Бутырцева, рубаху-парня, который ничего и никого не боялся, а смерть попросту презирал? Или поздно уже…

Ничего не поздно!

«Нет, господа высокие маги всех мастей и стран, не того человека вы послали искать желанную для вас добычу! Найду, но никому из вас сокровище Христа не достанется. Спрячу, похороню. Пусть потом люди решат, как им использовать божественное наследие».

Решение было выстрадано и принято. Теперь надо было работать с удвоенным рвением. Лев Петрович это делать умел и любил.

Пора было всерьез заняться местами, где жил, проповедовал и был замучен святой Климент, римлянин, уверовавший в Мессию, четвертый папа римский. Иной или нет, но он привез сюда, в окрестности будущего Севастополя, вещицу, которую создал или наделил чудесными свойствами сам Христос, Абсолютный Светлый.

Бутырцев несколько раз бывал в Инкермане: проезжал мимо бывших каменоломен, пробовал водицу из источника, открытого Климентом, осматривал новые строения и храмовые росписи архитектора и художника Струкова. Как-то мимоходом заглянул чуть дальше, в монастырский пещерный храм святого Мартина-исповедника. Именно старые пещеры, кельи, схроны, костяницы интересовали дозорного. Но он знал, что идти туда надо, все продумав и хорошо подготовившись, – в монастырской скале могли быть оборудованы ловушки. Даже просто потревожив магический фон такого места, можно вызвать такой «звон» среди Иных, что будет совсем не просто объяснить союзным Дозорам и господам из Инквизиции, что он там искал. Или наоборот – сыграть в открытую, признать то, что и так всем известно: мол, искал следы Климента, полюбопытствовал? Сказать со смехом, намекая на неверие в серьезность легенд.

Сказать-то можно, да кто же поверит.

III

В последних числах марта, вечером ясного дня Лев Петрович возвращался в Севастополь с традиционного совещания глав Дозоров на Сапун-горе. После мерзейшей зимы наступила чудесная севастопольская весна. Местные возвышенности были покрыты сочной зеленой массой, скрывающей частые скальные выходы. Даже там, где слой почвы был тонок, цвели какие-то мелкие травянистые кустики, а желтые, лиловые, синие низенькие ирисы яркими пятнами расцвечивали проплешины в степи. Вдоль Воронцовой дороги еще цвели миндальные деревья, по оврагам виднелись покрытые белым кружевом мелких цветов терновые кусты. Высоко в небе пел жаворонок.

Пасторальная картина навевала умиротворение, которое не могли затмить ни вид палаточных лагерей, разбросанных тут и там, ни кладбищенский холм, прозванный Каткартовым в честь похороненного там отважного командира английской дивизии, павшего в Инкерманском деле. В братских могилах этого холма лежали уже несколько тысяч британских воинов, погибших в сражениях и умерших от болезней.

Сколько их, человеческих тел, уже гнило на таких кладбищах? Англичан, турок, французов? Русское братское кладбище рядом с Северной стороной росло на глазах. Там в больших рвах десятками хоронили павших матросов и солдат. Офицеры удостаивались отдельных могил – однополчане старались позаботиться, хоронили товарищей в складчину. Немногие высшие офицеры и генералы имели на том кладбище большие участки – там будут обустроены склепы, поставлены памятники. После войны, сейчас было не до этой роскоши, хотя кое-какие работы уже велись…

Кобылка Льва Петровича шла тихим мелким шагом по ровной дороге, он никуда не торопился, задумавшись о бренном.

Мишенью он был великолепной. Выстрел в спину даже с трех-четырех сотен шагов из проверенного штуцера мог принести хорошему стрелку завидный трофей. Опытный фронтиньер или вольтижер, вооруженный энфилдской винтовкой или штуцером Тувенена, наверняка посчитал бы оскорблением, если бы кто-то усомнился в его способности совершить такой выстрел.

Лев Петрович как-то слышал рассказ о штуцерном Московского пехотного полка Баранове, с расстояния в 1400 шагов застрелившего на Альме французского офицера.

Все это он припомнил, когда рядом с его головой пропела и понеслась дальше пуля. Скорее всего пуля системы полковника Нейсслера, или профессора Венсенской стрелковой школы артиллерийского капитана Тамизье. А то и более изощренный по конструкции снаряд – пуля инструктора стрельбы в той же школе капитана орлеанских стрелков Минье. Пронеслась и пронеслась – что тут необычного? Война, стреляют.

Только кто же такой проницательный разглядел под сферой невнимания Льва Петровича и чья пуля сумела пробить магический щит, которым Бутырцев на всякий случай – береженого Сумрак бережет – прикрыл спину?