Наказать и дать умереть

Томми Санделль вел себя как ребенок. Он не просто не замечал расставленных мной ловушек. Он будто обживал и украшал их на свое усмотрение и весьма комфортно в них себя чувствовал.

– Знаешь, что мне понравилось там больше всего? – спросил Томми.

– Гороховый суп, полагаю.

– Что ты имеешь в виду? – удивился он.

– В такого рода учреждениях, с кухнями общественного питания, его, как я слышал, особенно хорошо варят.

– Ради бога, у них есть машина, на которой подвозят все готовое.

– Мм… Тогда не знаю, – растерялся я, добавив про себя, что обеды, которые развозит машина, наверняка готовят на кухнях общественного питания.

– Распорядок дня, – неожиданно сказал Томми.

– Распорядок дня?

– Именно. Ранний завтрак, а потом я составлял список того, что хотел бы сделать за день. Большинство, Свенссон, требовало телевизор и видеоигры, а я… – ты не поверишь, но материала накопилось на двойной диск, – я брал в руки кисть… тоненькую такую кисточку или акустическую гитару, и – представляешь, Свенссон? – музыка, картины – все приходило ко мне само; давно уже я не испытывал ничего подобного.

Мне лень было напоминать ему, что двойные диски давно уже никто не выпускает.

– А потом был ланч и прогулка. И если возникало желание поговорить с каким-нибудь жуликом о выпивке, дури или просто о жизни, я мог это делать сколько угодно. Хотя в основном беседовал с адвокатом.

Томми Санделль потеребил подбородок и огляделся:

– Как ты думаешь, здесь можно взять пива?

– Ты же завязал!

– Ради всего святого, пиво не повредит. Ты знаешь, сколько всего я вытерпел, должно же быть хоть маленькое вознаграждение, бальзам на душу.

Чьен принес полулитровую бутылку «Мариестада».

Я расспрашивал Томми о том, каково это – сидеть в тюрьме в Истаде, но разговор все сильнее клонился в сторону одиночества и долгих ноябрьских вечеров.

Томми выпил почти две бутылки. Язык у него заплетался.

– Это чертовски трудно… это… когда забываешь слова. Провалы в памяти. Да, это называется «провалы в памяти»!

– Ты о чем?

– Они запихнули меня в гребаный отель… И это после всего… Куда только не забрасывает судьба в наше время странствующего художника!

Двух бутылок оказалось достаточно, чтобы в нем проснулась прежняя болтливость и склонность к высокопарным словечкам. В то же время почти юношеская свежесть, которая так удивила меня в Истаде, исчезала с каждым глотком. Лицо Томми раскраснелось, припухло, и сам он как будто усох и стал меньше.

Я же, в свою очередь, чувствовал себя бодрее с каждой чашкой кофе, вероятно китайского.

– Но ты ведь заходил в бар? – спросил я.

– Теплый кабак – лучшее, что есть в жизни, – отвечал Томми. – Теплый кабак и женские объятия.

– Ты был там с женщиной.

– Правда? – Он посмотрел с удивлением. – И как она выглядела?

– Невысокая брюнетка – не бог весть что… – Я не стал упоминать, что она была пьяна.

– С большой грудью?

– Не помню.

– Видишь, у тебя тоже чертовы провалы. Тем и хороша тюрьма, что там всегда знаешь, что вокруг тебя происходит.

Томми взял третье пиво. Глаза его заблестели, а лицо расплылось в улыбке. Он наклонился и помахал у меня перед носом указательным пальцем:

– А я вот твою даму помню хорошо…

Правильно, так все говорили.

– Красивая, стильная, элегантная. Как она?

– Мила, – кивнул я.

Томми расхохотался:

– Мила? Я имею в виду, в постели. Молчаливая? Нежная? Или огонь? Она кричит?

– Не знаю, в постель мы не ложились.

Он снова рассмеялся:

– И ты думаешь, я в это поверю?

– Верь во что хочешь.

– А вот если бы я влез на нее, она бы закричала. Даже не сомневайся. Они всегда так делают.

Он не знал, что Кристер Юнсон все мне рассказал.

– Меня больше интересует женщина, которая лежала рядом с тобой, – вздохнул я. – Ты помнишь, что произошло?

Он пересел на диван. Раздался звук, словно он пукнул, и по комнате распространился кисловатый запах.

– Все было замечательно, – сказал Томми и тише добавил: – Китайская еда способствует газообразованию. Может, поэтому у них принято стимулировать отрыжку, чтобы опорожнить желудок после обеда. Ты об этом слышал?

– Давай, Томми, – быстро перебил я. – Что ты помнишь?

Он уже не наливал пиво в стакан, пил из бутылки. Отставив бутылку, Томми потер виски и уставился на журнальный столик перед диваном, словно пытался сосредоточиться.

– Помню клуб, – наконец заговорил он. – «КВ». Должно быть, я перебрал порошка, потому что голова гудела как барабан. Думаю, Кристер Юнсон… Ты ведь знаешь его? Кристер Юнсон был страшно зол на меня. Я чувствовал себя в прекрасной форме, но из гитары не мог извлечь ни звука. И передвигался… будто шел по болоту. – Внезапно Томми замолчал, словно мысль, которую он собирался озвучить, от него ускользнула, но потом нашелся: – Это было как в дурацких старых фильмах. Ты знаешь, о чем я говорю… Все как в тумане, и так странно, и ты не понимаешь ни черта, но все равно смотришь, потому что это единственный фильм в программе на всю неделю.