Наказать и дать умереть

Когда официантка поставила перед нами по бокалу лимонной воды со льдом, Лизен Карлберг внимательно посмотрела на меня.

– Не хочу показаться бестактной, – заговорила она, – но вы всегда так выглядите? Такое впечатление, что у вас свинка.

– Был у стоматолога, – ответил я. – Воспаление корневого канала. Мне положили обезболивающее.

– Разве вы лечите зубы не в Стокгольме?

– Это было срочно.

Она кивнула, будто удовлетворившись моим объяснением.

День выдался хмурый. Выглянувшее солнце зашло за тучи. Поэтому мы сидели в уютном внутреннем зале с высокими свечами на столах.

Мы встретились с Лизен в галерее «Гусь», и она предложила пообедать в ресторане «Йестес». Похоже, она была здесь постоянным посетителем, потому что знала весь персонал, а официантку назвала по имени, Перниллой.

То, что я успел прочитать о Лизен, оказалось правдой: образованная и воспитанная девушка из богатой семьи. При этом я не заметил ни высокомерия, ни надменности. Она была длинноногой, как фотомодель, но не такой тощей. Пышные светлые волосы коротко острижены. Узкие коричневые брюки заправлены в более светлые сапожки. Ослепительно-белая блуза и зеленый жилет удачно диссонировали с красным жакетом. Лизен чем-то напомнила мне американскую актрису Гвинет Пэлтроу – никогда не знал, как правильно произносится ее имя.

Тыквенный суп оказался совсем не плох, но когда я увидел, с каким аппетитом Лизен поедает говяжий стейк и картошку с жареным луком, чуть не предложил ей поменяться тарелками.

Мы немного поговорили об искусстве, которое продается, и я высказал мысль, что назвать его искусством можно лишь с известной долей условности.

– Как посмотреть, – заметила Лизен. – То, что для одного искусство, другому может показаться бессмыслицей. Вас, насколько я поняла, Рауль Шекль не впечатлил?

– Меня впечатлили цены. А такие картины, мне кажется, я бы смог намалевать и сам.

– Однако не намалевали. Если мне предлагают девяносто пять тысяч за черное полотно, с какой стати мне отказываться?

Я согласился.

– У вас, наверное, много картин в доме?

– Совсем нет, – возразила Лизен.

– Но такого не бывает. А фотографии, газетные вырезки?

– Да… Боксеры и все связанное с боксом.

– Это тоже искусство, – философски заметил я.

Лизен позвала официантку:

– Мы хотим кофе, Пернилла.

Когда Пернилла принесла кофе, Лизен перевела разговор в другое русло:

– Вам, я слышала, тоже порезали шины?

– Да, но есть еще кое-что.

На этот раз я сумел изложить свою длинную историю быстро и доходчиво, поскольку лишь час назад рассказывал ее инспектору Эве Монссон. Тем не менее, прежде чем я замолчал, мы дважды успели наполнить чашки.

Лизен, казалось, не верила ни одному моему слову, а когда я под конец выложил на стол фотографии Герта-Инге Бергстрёма, у нее вытянулось лицо.

– Вы узнаете этого мужчину? – спросил я, хотя это было излишне.

Глаза Лизен Карлберг наполнились слезами.

– Что… что за бред… – прошептала она. – Он был таким…

– Каким? – не выдержал я.

– Любезным, приветливым, предупредительным.

Я кивнул:

– Не знаю, что Бергстрём против вас имеет, но думаю, он планировал поступить с вами, как с предыдущими жертвами. А уж почему именно вы и как он на вас вышел… Виделись с ним раньше? – (Лизен Карлберг покачала головой.) – Но ваша ассистентка утверждает, что Бергстрём заходил в галерею и спрашивал вас накануне того, как вам прокололи шины.

Лизен кивнула:

– Да, она говорила, но я никогда не встречалась с мужчиной, который отвез меня в Хелльвикен.

– Что же его заставило переменить намерения, как вы полагаете? – (Она пожала плечами.) – Вспомните, о чем вы разговаривали.

– Ничего особенного, – ответила Лизен, – о шинах, картинах, погоде… Тогда у нас выставлялся Рагнар Глад.

Я достал мобильник и наушники и поставил ей фильм.

Досмотрев последние кадры, Лизен залилась слезами. Она взяла салфетку, которая лежала у нее на коленях, и промокнула глаза.

– Не знаю, на каком языке они разговаривают, но голос точно его.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Я взял телефон и разложил на столе другие снимки и газетные вырезки.

– А почему вы этим занимаетесь? – поинтересовалась Лизен, и я поморщился. – Я имею в виду, почему вы, а не полиция? Разве они не могут его арестовать?

– У них других дел по горло, – буркнул я. – Слышали о проблеме расизма? А есть еще нелегалы и юдофобы… Но это в Мальмё. Как продвигается расследование в Гётеборге, я, честно говоря, не в курсе. Но и у них, видимо, есть более актуальные преступления. И потом, это было давно…

– Давно? – удивилась Лизен. – А случай в Южной Африке? А убитая девушка с бензозаправки? Разве это произошло давно? И ведь может повториться. Что, если он уже сейчас идет по следам какой-нибудь женщины?

Когда Пернилла принесла счет, фотографии Герта-Инге Бергстрёма еще лежали возле чашки Лизен.

– Такое лицо не забудешь, – покачала головой официантка.

– Что вы имеете в виду? – насторожился я. – Он был… – я замялся, подбирая нужное слово, – вам неприятен? Что-нибудь сказал или сделал?