Найти в Нью-Йорке

Отец спал, и Рэй смотрел на него, чувствуя, как наваливается оцепенение. С ним уже такое случалось: например, когда он принес тело семилетнего мальчика его отцу, дело было на склоне горы в Кашмире, и хотя ребенок умер больше суток назад, из-за холодной погоды тело окостенело и пахло каменной пылью, в которой он лежал. Рэй смотрел, как отец мальчика безмолвно валится на землю, теряя сознание от горя, и пока кто-то бегал за водой и одеялом, Рэй держал мальчика на руках, глядя, как ветер шевелит его красивые черные волосы. Это была честь — держать тело сына перед человеком, который так сильно его любил, но было в этом и нечто смиряющее гордыню; и Рэй тогда понимал, что мог бы продержать мальчика на руках столько, сколько потребуется. В такие мгновения он понимал: все, чего он когда-либо хотел или мог захотеть, совершенно несущественно, и тайна обретения душевного покоя — насколько его вообще возможно обрести, — наверное, в том, чтобы хотеть как можно меньше для себя и как можно больше для других, особенно для тех, кто никому не желает зла. В такие моменты (были и другие подобные — когда он сорок шесть дней без перерыва таскал тела погибших от цунами, когда строил палаточный городок в горах Турции) он чувствовал, что исчезают какие-то его прежние составляющие. Его религиозное воспитание, к которому он относился равнодушно, теперь и вовсе пошло прахом. И однажды ночью, занимаясь любовью с молоденькой итальянской медсестрой, прелестной девушкой, энергичной, искренней и, похоже, не поддающейся унынию ежедневной работы, он вдруг понял, что трахается с трупом и она занимается тем же самым. Черви, тлен, разложение — жуткие вещи, если применить их к себе. Возрастала ли его похоть от этого смертного смрада? Он не знал. Теперь он во многом не был уверен. Например, он не знал, американец ли он. Разумеется, другие считали его американцем, но хотя он любил Америку, со всеми ее недугами и грехами, то была безотрадная любовь, а может быть даже — неизбежное бремя. Американцы так мало знают об остальном мире. Он встречал соотечественников, уехавших из страны и долгие годы проживших за границей, и они признавались, что их американская сущность со временем начинала растворяться, хотели они того или нет. Так же было и с Рэем. Вероятно, именно поэтому он вернулся домой. Он вернулся, чтобы быть вместе с отцом, но еще и потому, что хотел удостовериться, по-прежнему ли Америка — его дом. А если нет, то сможет ли она снова им стать.

Отец застонал во сне, задрал подбородок и снова сполз пониже. Здесь лежал смышленый бруклинский парнишка, который стал бесстрашным мускулистым детективом, а потом полумертвым телом, тенью, ожидающей, когда ее отпустят на волю. Не допускай, чтобы тебя преследовали призраки, сказал себе Рэй. Ему хотелось погоревать, но он не смел этого делать, потому что если дать себе волю, того и гляди, никогда не остановишься. Когда плачешь по одному — плачешь по всем.

*

Лучше уж шевелиться, поискать эти машины в Рэд-Хук. Он выскочил на Белт-парквей, свернул на скоростное шоссе Бруклин-Квинс, а оттуда съехал на Гамильтон-авеню. Район Рэд-Хук некогда состоял из длинных деревянных доков и кирпичных складов, теперь же был более-менее предоставлен равнодушию времени. На булыжных улицах по-прежнему виднелись немногочисленные деревянные строения, жилища моряков и портовых рабочих, двухэтажные, со стенами и крышами, залатанными и перекрытыми за эти годы десятки раз. Урбанистические затеи еще не вторглись сюда в полную силу, поскольку здесь не было ни метро, ни хорошего парка, ни школ. Рэд-Хук — место, куда вы отправляетесь, если не хотите быть в центре событий, даже если живете в Бруклине. У одной из банд мотоциклистов имелось здесь логово, но они тоже вели себя тихо, очень тихо.

Он медленно катился на своем пикапе по улицам, высматривая открытые места, и наконец подъехал к двору, окруженному двадцатифутовой высоты оградой под высоким напряжением, над которой шел еще десятифутовый слой колючей проволоки. Он видел такую проволоку во всех без исключения странах, где побывал: вокруг военных баз, полицейских постов, портовых сооружений, аэропортов, лагерей беженцев. Мерзкая штука. На стоянке располагалось семь передвижных шредеров, каждый помечен надписью «Корпсерв» и не меньше сорока футов в длину. Большие новенькие машины, и видно, что за ними хорошо следят. Каждая потянет на четверть миллиона долларов, не меньше. Тут он осознал, что «Корпсерв» — организация посерьезнее, чем ему казалось, чем ему признавалась Цзин Ли. «Просто фирма по уборке офисов, — говорила она. — Ничего особенного».

Но чтобы купить эти махины и поддерживать их в рабочем состоянии, чтобы платить за аренду участка, выплачивать страховку, наверняка пришлось потратить несколько миллионов. В глубине стоянки виднелось невысокое кирпичное строение, когда-то его, видимо, подлатали, но кое-как. На двери что-то написано. Он вынул бинокль: китайские иероглифы.