Найти и вспомнить

Внезапно Рудик понимает, что больше никогда ничего не увидит, кроме грязных бетонных стен и кучек дерьма на заваленном хламом полу. От этой мысли он должен сломаться и закричать, карабкаясь по ржавым скобам наверх, беспорядочно хватаясь руками за корявые ветки и пытаясь протиснуться между ними.

Вместо этого в нем поднимается жгучая ненависть. Почему они не отвяжутся от него? Им мало того, что он не убился, скинутый сюда, им мало было изгадить и запачкать его? Им мало того, что его спина болит? Жаркий кровавый туман окутывает его… и он с радостью отдается этому чувству.

Он смутно видит свои похороны. Его нашли через две недели, раздувшимся до неузнаваемости. Чисто умытый Графин стоит у подъезда морга, откуда выносят закрытый гроб. "Там мы в войну все играли, а потом домой пошли, - говорит он стоящим рядом сослуживцам отца. - Мы его даже не видели, он с нами никогда в войну не играл. Наверное, просто следил за нами, хотел попроситься и провалился". "Сколько раз этот колодец люком закрывали, а хулиганы люк укатывают…" "Уж скорее бы там стройку начали. На стройке хоть сторож есть!" "Котлован есть, можно фундамент заливать…" "Слабенький был… расшибся и растерялся… вот и не кричал, а то бы дети его вытащили…"

К счастью, он не видит отца - весь мир тонет в горячем красном тумане, в самом центре которого сгусток ненависти и отчаянья - он, Рудольф, в школьном обиходе Карла. Это похоже на чирей - боль и чувство набухшей воспаленной плоти, внутри которой гнусная сердцевина гнойного стержня готова прорвать утончившуюся кожу. И в страшной вспышке боли этот стержень выползает наружу, омываемый розовыми потоками гнойного мессива.

Рудик лежит на трубе изогнувшись дугой. Спина его хрустит, в вонючих потемках страшно светлеют белки глаз. Наверху компания возится вокруг пустой металлической бочки, споря о том, осталось ли хоть немного солярки на ее дне, или же там просто скопилась дождевая вода. У колодца дежурит вечно сопливый одиннадцатилетний Карамель, мучительно размышляющий о том, как бы незаметно смыться - дело заходит чересчур далеко. От нескольких глотков водки его мутит, от папиросы во рту воняет, как в пепельнице. Он беспрестанно сплевывает, смутно понимая, что вечером папаня может запросто унюхать эту вонь и выдрать его так, как никогда еще не драл. Тем более что пачку "Дуката", стыренную у отца, Граф сунул к себе в карман, а не отдал хотя бы половину. Теперь Карамель горько сожалеет, что после школы вообще пошел с компанией, а не со старшей сестрой… и пусть бы потом Граф говорил обидное. "Да и хрен бы с ним, подразнил бы, в первый раз, что ли?" - тоскливо думает Карамель, нервно теребя козырек кепки.

Он опасливо заглядывает в колодец, из которого торчит верхушка ветки с жухлой бурой листвой, и тихонько зовет:

- Карла? Слышь, Карла?

Он сам не знает, зачем он зовет Рудика. Выпускать его все равно никак нельзя. Иначе внизу будет валяться уже он.

Карла стоял под проливным дождем. Дрожь била его так, что невозможно было удержаться на ногах и он сел прямо на раскисшую землю. Из земли вымыло несколько крупных костей и странно блестящий совсем не заржавленный трехгранный штык. Впереди ворочалось что-то огромное. Блестящие каменные глыбы наползали одна на другую, перетирая более мелкие камни. Вот мелькнула искореженная чугунная оградка очередной могилы, рассыпав под натиском гранита белые искры, мгновенно убитые потоками воды. С едва слышным хрустом ломались в щепу темные кладбищенские кресты.

- Карла, - утвердительный голос был огромен и заполнил все вокруг. - Карла.

Это было, как приговор, как залог будущих долгих лет, как огромная печать на чистом листе его будущего, как могильная плита с надписью, вобравшей в себя прожитую долгую жизнь.

Рудик пришел домой вовремя. Спина болела… но одежда была чистой, отцовский старый, еще гимназический ранец в порядке и все книжки в нем были все теми же - аккуратными, завернутыми в обложки из газет.

- Не заболел ли? - спросила его заботливая Аграфена.

- Нет, тетя Груша, - послушно ответил Рудик. - Устал просто.

- Ну, так и ложись, полежи. Чего сгорбился, как старый дед?

- Упал, спину ушиб.

- Тем более, ложись! Карл Иосифович приедет - посмотрит твою спину. А ты - ложись. Я тебе чай прямо в кровать принесу. Ты бы поосторожнее со спиной-то. У нас в Макеевке один так вот с лошади упал - и ходил всю жизнь горбатый. Веселый такой, кудри вьются, на гармони играл - а горбатый…

- Спасибо, тетя Груша.

Рудик лежал в кровати, охваченный полудремой. Реальность ворочалась вокруг, перемешиваясь огромными дымящимися слоями. На пустыре остывали три разодранных трупа. Ослепший, истекающий кровью Граф охрип, умоляя о помощи. Задохнувшийся от бега Карамель барабанил в окно сторожки обходчика, в панике не догадавшись бежать к котельной, а рванув в противоположную сторону. Обходчик найдет его, обессилевшего от рыданий, через полчаса.