Найти и исполнить

Запашок отнесло ветром, гари в воздухе стало поменьше, а людей на улицах больше. Прошли мимо длиннющей горластой очереди в магазин, огромной, бесконечной, в несколько рядов, свернули на Кузнецкий мост. Катерина посматривала по сторонам, иногда оглядывалась, Стас делал вид, что ничего не замечает – проверяется девушка, пускай, это ее работа, а его дело маленькое: нужного человека опознать. Что и проделал с час назад, и кто знает, жив еще Матвеев, или товарищ Васильев с изоляцией психически больного и социально опасного элемента решил не тянуть? Да хоть бы и так, черт бы с ним, с Матвеевым, одной дрянью меньше. И ничего Стас не чувствовал, ни радости, ни облегчения. А времени подумать, что бы это могло означать, не было, они шли уже по Неглинной, перешли на другую сторону неширокой улицы, чтобы пропустить роту бойцов – хмурых, злых, растерянных, и их командира, мрачно-равнодушного мужика за сорок. Он цепко глянул на Катерину, презрительно на Стаса и прошел мимо, солдаты прогрохотали сапогами, и пропали за изгибом улицы.

С Неглинной пошли переулками, кривыми и безлюдными, Катерина повела его дворами мимо

старых домов. Через пару минут оказались почти что в ущелье: старые трехэтажные дома стояли тут вплотную друг к другу, между ними был крохотный дворик и помойка. Идти пришлось мимо – дорога тут была одна, от помойки гнусно попахивало, и Стас смотрел под ноги, чтобы не вляпаться в какую-нибудь дрянь. Обошел втоптанную в грязь детскую куклу, брошюру с докладом Сталина о конституции, перешагнул рваную кепку и корпус деревянных часов и оказался между стеной и кучей мусора, доверху заваленную портретами Ленина. Их было тут столько, точно снесли их сюда со всей округи, из всех ближайших домов и школ и бросили в грязь. Стас оглянулся, и заметил двоих шагах в двадцати за собой – те только-только добрались до ворот в «ущелье», и синхронно остановились, заметив, что Стас смотрит на них.

– Мы тут не одни, – сказал он Катерине, но та даже головы не повернула.

– Я знаю, это свои, можешь не волноваться.

Она проскользнула мимо свалки, перепрыгнула через разорванный портрет вождя мирового пролетариата и пошла, не оборачиваясь, дальше. Стас вышел за ней на Рождественку, и оба дружно остановились напротив низкого одноэтажного здания. «Бакалея» – сообщала вывеска над входом, но от круп, муки, чая и прочих товаров в магазине не осталось и следа. Да и от самого магазина остались лишь стены: стекла выбиты, рамы выворочены, двери нет, внутри чернота, виднеется сломанный прилавок и лежит у входа перевернутый кассовый аппарат. «Вот оно», – ухнуло у Стаса внутри. Этот магазин – только начало, дальше – больше, закрутится так, что моргнуть не успеешь, скоро за щепотку махорки на улицах людей резать будут.

Вернее, уже режут, сам видел несколько ночей назад точно сон дурной…

– Как в Нарве, – сказала Катерина, – очень похоже. Я помню, правда, не все, маленькая была. Тоже полно войск, на улицах разруха, в магазинах пусто, и вообще страшно. Все, как тогда.

– В Нарве? – очнулся Стас. – Так ты из Эстонии?

– Нет, я из Москвы, я здесь родилась и жила до семи лет, пока родители не уехали. И забрали меня с собой.

– Из Москвы? – поразился Стас. – А я думал…

– Что я немка? – Катерина снова взяла его под руку с самым невинным видом. – Не угадал. Я жила здесь до восемнадцатого года, пока родители не решили, что надо уехать. На время, как они считали, но, оказалось, что навсегда.

Они пропустили два набитых мебелью, тюками и ящиками грузовика, перешли на другую сторону улицы и пошли к Сретенскому монастырю.

– А почему в Нарву, а не за границу? – спросил Стас.

– Мы думали оттуда перебраться в Швецию к родственникам, но пришлось остаться.

– Ностальгия замучила? Тоска по родным осинам? – съязвил Стас, но Катерина точно и не заметила подначки, усмехнулась невесело и теперь смотрела куда-то в точку. И видела, как подозревал Стас, не стены домов и заклеенные, наглухо закрытые окна, а другую Москву, другую себя, и прошло с тех времен всего ничего – четверть века, вместившие в себя больше, чем жизнь иного древнего старика. Катерина начала рассказывать, подозрительно спокойно и отстраненно, так, словно то ли рана была неглубокой, то ли она просто привыкла жить с ней.