Павел потягивал кисловатое пиво, строил планы на будущее. Через месяц он собирался просить Совет направить его в полицию, а до того доделать беседку во дворе, а потом подняться на лодке по Иордану до Устья, а дальше по Ховару, и попробовать добраться до истоков — так далеко в той стороне он еще не бывал. Пиво слегка туманило голову, напротив него за рассохшимся скрипучим столом деловито поднимали и опускали кружки Длинный Николай, Авдий и Вацлав, и Павла опять потянуло порассуждать, поделиться своими мыслями — хотя бесполезное это было занятие — тем, о чем думалось давно, еще с юношеских лет. Тогда он не мог общаться с людьми, но теперь, спасибо Колдуну, был совершенно здоров, а в пеших походах по Лесной Стране вообще не имел равных.
Питейка наполнялась гулом, подручные Ревекки (в этом месяце помогали голубоглазая Ирина с набережной и степенная Агарь Филипенко) распахнули окна, но все равно над столами клубился сизый табачный дым. Дверь то и дело открывалась, впуская жителей близлежащих кварталов. Павел увидел отца, помахал рукой, приглашая, но отец был с приятелем — постоянным плотником Иштваном — и направился вместе с ним в дальний угол за бочками, где собирались любители крепких напитков и игры в «подкидного дурака» на интерес.
— Слушайте, парни. — Павел подался через стол к Длинному Николаю, Авдию и Вацлаву. — А все-таки Создатель чего-то недодумал, я уже говорил.
Он действительно это уже говорил, только всякий раз ему выпадали другие собеседники, потому что состав рабочих бригад постоянно менялся. Авдий с Вацлавом переглянулись и продолжали молча и медленно потягивать пиво, а Длинный Николай не сводил затуманенного взгляда с голубоглазой Ирины.
— Смотрите сами, — настойчиво продолжал Павел, возбужденный пивом. Создатель сотворил Лесную Страну, подцепил в небе солнце, развесил звезды и дал жизнь предкам-основателям. А зачем, спрашивается? — Павел поочередно оглядел лица слушателей. Лица оставались довольно-таки безучастными, но ощущаемый им общий фон был благожелательным. — Все мы работаем, все одеты, обуты, захотим — вот тебе и яблоки, вот тебе и апельсины. — Он кивнул на блюдо со слегка удлиненными коричневыми и нежно-голубыми пушистыми плодами, которое только что поставила на стол Агарь. — А есть мы редко хотим. Все, слава Создателю, здоровы…
— А говорят, в Эдеме двое на той неделе поплыли через Геннисаретское, и обоих мачтой пришибло чуть не до смерти, — лениво произнес Авдий, поднявшись, чтобы прикурить от свечи.
— Да я же не о том! — воскликнул Павел, обрадованный, что его, оказывается, слушают. — Здоровы — то есть, не болеем. То есть, почти не болеем, — поправился он, потому что все-таки была Безумная Лариса (хотя безумная ли?), и был когда-то немой и все равно что безногий мальчик Павел Корнилов. — В общем, жить бы и жить. Но вы смотрите, что делается: на десять умерших приходится только один родившийся, и врачи бессильны что-то изменить. Я специально не подсчитывал, конечно, но примерно так оно и есть. Что же получается? Создатель сотворил людей, люди создали города, дороги проложили, мосты построили — а в итоге нас все меньше и меньше, и если так дальше пойдет — через сотню-другую лет тут будут сплошные кладбища. Вся Лесная Страна будет сплошным кладбищем, понимаете?
— Ты бы не очень шумел, — сказали рядом.
Павел повернул голову и обнаружил незаметно подсевшего к столу Седого Даниила, как всегда подтянутого, выбритого, в белой куртке с аккуратно заштопанным рукавом. Седой Даниил сидел неподвижно и прямо.
— А что? Я просто рассуждаю. И это еще не все. Возьмем предков-основателей. Они ведь были творцами, они же фантазировать умели, и как фантазировать! Мы разве сможем написать такие книги? Новую Библию сможем придумать? Мы разве что-нибудь вообще можем написать? Какой же фантазией нужно было обладать, каким громаднейшим воображением, чтобы создать, продумать до деталей, до мельчайших подробностей целые миры, выдумать и расписать так, что в них просто хочется верить! А мы? Мы даже не знаем могил этих людей. Умеем ли мы так фантазировать? — Павел навалился грудью на стол, ожидая ответа от полудремлющих слушателей.
У Авдия и Вацлава был скучающий вид, они даже пиво пить перестали и моргали в дыму, а Длинный Николай дремал, привалившись спиной к столбу, подпирающему потолок. Потом Авдий вытер рот рукавом и неторопливо сказал:
— Безумная Лариса, помнится, тоже стихи писала.
— Какие стихи? — удивился Павел.
— А не помню какие. — Авдий вяло пожал плечами. — Да только писала.
— Я помню, — сказал Седой Даниил. — Но сейчас говорить не хочу.