— Ненавижу-у!.. Ты не хочешь выполнить мою просьбу!
Вопль Фая взметнулся под потолок. Промчавшись с засовом наперевес мимо Грона, карлик прыгнул в пустоту и, размахнувшись в полете, с невероятной силой обрушил удар на верхнюю поверхность ложа Асканты. Раздался громкий треск, свет померк, и карлик, скользнув на животе по наклонившейся усыпальнице, с криком сорвался вниз. Через несколько мгновений крик резко оборвался, и из глубины донесся звук глухого удара.
Сияние, идущее от ложа Асканты, померкло, но стены помещения продолжали гореть холодным неярким огнем. Грон подался вперед, вглядываясь в покрытую сеткой трещин поверхность усыпальницы.
— Духи рассвета!..
Усыпальница была пуста. Тело Асканты исчезло, словно растворилось вместе с покрывалом. Прозрачные стенки — и пустота…
— Где она? — срывающимся голосом проговорила Рения.
«Неужели она такой же обман, как и сны, которые навевает ее вино? потрясенно думал Грон. — Неужели ее не было там, в усыпальнице, а была всего лишь видимость, наподобие призраков? Видимость, рассеявшаяся в пыль, распавшаяся от удара несчастного Фая… Бедный Фай… Неужели все обман?.. Зачем она когда-то сошла со звезд?..»
— Пойдем. — Он взял за руку Рению, зачарованно глядящую на померкшую пустую усыпальницу. — Будем искать выход и собираться в путь. Фаю мы уже ничем не поможем.
— Хранители лесного костра, мне кажется, что все это сон! — тихо сказала девушка.
«Сон… Чей-то долгий печальный сон…»
…Небо уже светлело, растворяя усталые звезды, когда Грон и Рения, захватив с собой припасы из кладовой карлика, выехали из ворот. Над выжженной пустошью стелился легкий туман, в предрассветном полумраке проступали далекие деревья и кусты, и заброшенной казалась дорога, с которой ветер давно уже стер следы копыт. Дорога услужливо ложилась под ноги коней, дорога была извилистой и длинной, но не бесконечной — в конце пути возвышались знакомые Снежные Горы, а за ними начиналась пустыня, а за пустыней — много других дорог, и все они вели в Искалор.
«И все-таки вино Асканты есть, — думал Грон, глядя на Рению. — И оно действительно приносит счастье. Кто знает, может быть, не глотни я вина и Рения никогда не вернулась бы ко мне, не оживила меня — и нам не суждено было бы вернуться… И быть вместе…»
Предстояло еще много трудных, печальных и опасных дел, но вольный боец знал: он и Рения всегда будут вместе.
Уже въезжая в лес, они услышали отдаленный шум за спиной и обернулись. Под безмятежным небом рушились башни и стены мрачного замка. Рушились и таяли в воздухе, не успев коснуться земли. Через несколько коротких мгновений ничего уже не напоминало о том, что на равнине только что вздымалась угрюмая громада — и только стая черных птиц, взбудораженно крича, металась в вышине.
Грон крепко прижал к себе побледневшую Рению и они проводили глазами унесшихся к горизонту птиц.
— Кажется, все позади, милый, — прошептала она, пряча голову у него на груди.
— А мне кажется — все впереди, — ответил вольный боец, касаясь рукой ее дивных волос.
Дорога текла сквозь лес, и редел, исчезал невесомый утренний туман.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧАША МЕДЕИ
В просторном дворе росли дубы и тополя. Двухэтажный дом, с рябых стен которого кусками отвалилась штукатурка, был окружен кустами цветущей сирени; ее густой аромат растекался в воздухе. В окнах застыли отблески уходящего за сараи солнца. На скамейке возле крыльца сидела пожилая женщина и вязала. Взглянула поверх очков на тех, кто вошел в ворота, и спицы замерли в ее руках. Щурила глаза, ждала, когда двое мужчин подойдут поближе.
— Здравствуйте, тетя Люба. Сосед ваш дома?
Женщина молчала, поджав губы. Наконец узнала, отложила вязание, поправила очки.
— Здравствуйте, здравствуйте. Чтой-то редко вы к приятелю-то наведываетесь. Поди уж с прошлой осени не были?
— Дела, тетя Люба, дела. Мы ведь опять проездом. Дома он сейчас?
Женщина оглянулась на окно, под которым рос смородиновый куст, пожала плечами.
— Редко я его вижу, чем-то он там занят все время, и в будни, и в выходные. То стучит чем-то, будто ящики колотит, а то чтой-то вроде жжет паленым тянет. Дня четыре уже не видела, и сегодня вроде бы не выходил. Я, правда, с утра на рынок, а потом по магазинам. Да вы зайдите, позвоните, звонок-то у него работает вроде. В вообще затворником человек живет — сам никуда, и к нему никто. Спросишь: чем живешь? — улыбается. Не надо, говорит, Любовь Егоровна, для души заботиться, что есть и пить; лучше, говорит, посмотрите на птиц небесных. Не сеют, мол, не жнут, а Бог их все одно кормит. Только уж больно задумчивый приятель ваш, больно неразговорчивый. Жениться бы ему надо, я давно ему советую, так он только рукой машет…
— Хорошо, тетя Люба. Пойдем мы, посмотрим на эту лилию полевую.
В узком коридоре застоялся полумрак, слегка пахло чем-то горелым. Под лестницей у стены громоздились картонные ящики с каким-то хламом, поблескивал спицами велосипед без заднего колеса. Дверь наискосок от лестницы была обита черным изодранным дерматином, из-под которого торчали свалявшиеся клочья серой ваты.