Я, со своей стороны, теперь стараюсь почаще отлучаться из дома – пусть и недалеко: в свой сарай. Я объяснил Э., что записался на курсы писательского мастерства – мне хочется снова разжечь свою страсть к сочинительству, из-за которой я когда-то чуть было не занялся чтением лекций по английской литературе в Кембридже. Эти курсы – первый шаг на длинном пути, конечная цель которого стать известным издаваемым автором. Так я сказал Э. Но мы оба понимаем: этого объяснения недостаточно, чтобы оправдать то количество времени, которое я провожу здесь, в сарае. Э. слишком тактична, чтобы пенять меня за это; она допускает, что мне нужно личное пространство, чтобы разобраться с самим собой и понять, что делать дальше – после того, как меня «ушли». (Я предпочитаю говорить «турнули»; в этом слове ощущается толчок к движению, импульс к достижению успеха на новом поприще.) Если бы я мог есть, пить и спать один в этом сарае, я бы так и делал.
Я полагал, что высвобождение времени позволит мне сосредоточиться на том, чем мне всегда хотелось заниматься в жизни (на написании романа), и это подействует на меня тонизирующе. Но, проведя многие годы со скупыми цифрами и голыми фактами, я подзабыл, что сложение слов на странице в нужном порядке – процесс медленный и трудоемкий. Я всегда подпитывал свое пристрастие к чтению, проглатывая по несколько книг за неделю. И альтернативы сочинительства не вижу.
Хотя, если начистоту, то я не столько работаю над своей книгой, сколько копаюсь в интернете – общаюсь с бывшими коллегами (сегодня, например, я читал в «Молекулярной психиатрии» свежее исследование о рецепторах серотонина подтипа 2с) и – да! – сравниваю свои велосипедные поездки с другими в Strava.
Это единственное преимущество писательской жизни: возможность смены занятий. Например, я могу теперь уделять больше времени в день катанию на велосипеде. Хотя и не столько, сколько мне бы хотелось: интернет все же сильно отвлекает.
48
Сегодня я начала шлифовать свои ногти. Поначалу это получилось ненамеренно: один ноготь отломался, когда я долбила кулаками по стене.
Я посмотрела на остальные ногти: несколько сломаны, одного нет, а некоторые отросли почти на полдюйма и начали закручиваться, как кожура яблока. Я вспомнила, как показывала свои руки отцу перед воскресным ланчем (ростбиф, домашний соус с хреном, и только мы вдвоем с ним за столом). Отец часто брал мои пальцы в свои руки и вертел их, рассматривая, словно они были самыми ценными предметами в мире. Что бы он сейчас о них подумал?