Найди меня

– Бог, конечно же, впустит меня. «Заходи, добрый человек», – скажет он. И тогда я спрошу: «Извини, Господи, но зачем мне теперь рай?» – «Рай есть рай. Лучше него быть не может. Ты представляешь себе, от чего только не отказались люди, чтобы жить здесь? Хочешь увидеть альтернативу? Я могу показать. Я даже могу отвести тебя туда, вниз, где за эту дурацкую картинку, которую ты наколол себе сам знаешь где, с такой же легкостью могут насадить на вертел и поджарить. Но ты, смотрю, недоволен. Почему?» – «Почему, Господи? Потому что я здесь, а она там». – «Что? Ты хочешь, чтобы и она умерла, чтобы ты мог с ней целоваться и миловаться в царстве божием?» – «Я не хочу, чтобы она умирала». – «Ты ревнуешь, думаешь, она найдет другого? Она ведь точно найдет». – «Пусть найдет, я не против». – «Тогда в чем же дело, добрый человек?» – «Просто я бы хотел еще один час, один жалкий часик из ста тысяч миллионов часов бесконечности провести с нею, эта капля – ничто в безграничном океане времени и ничего тебе не будет стоить. Я просто хочу вернуться в тот пятничный вечер в нашу энотеку и держаться с ней за руки, сидя за столом, пока нам все приносят и приносят вино и сыр, а другие посетители уходят, и остаются только влюбленные и очень близкие друзья, и я хочу лишь получить возможность сказать ей, что произошедшего между нами, даже если оно продлилось всего двадцать четыре часа, стоило ждать неисчислимые световые годы, которые прошли еще до начала эволюции и пройдут после того, как наш прах не будет уже даже прахом, до того дня через квадриллион лет на одной далекой планете в одной отдаленной солнечной системе, когда Сэми и Миранда снова повторятся. Я желаю им всего наилучшего. Но пока что, милостивый Боже, все, чего я прошу у тебя, – это еще один час». – «Но разве ты не понимаешь?» – спросит он. «Чего не понимаю?» – «Разве ты не понимаешь, что у тебя уже был один час. И я дал тебе не один только час, я дал тебе целых двадцать четыре часа. Ты хоть представляешь, как трудно мне было позволить твоим органам дважды совершить то, что в норме в твоем возрасте они могли бы не сделать и раза?» – «Поправочка: трижды, милостивый Боже, трижды». Несколько секунд он помолчит. «И потом, если я дам тебе час – ты захочешь день, а если дам день – захочешь год. Знаю я таких, как ты». Сейчас Бог, похоже, предложил мне еще время. Это не официально, и он будет отрицать, если я расскажу кому-нибудь еще. Тебе понравится мой дом на берегу моря. Каждый день мы будем подолгу гулять, плавать и есть фрукты, много фруктов. Будем смотреть старые фильмы и слушать музыку. Я даже поиграю для тебя на пианино в маленькой гостиной, и ты снова и снова будешь слушать, как чудесно в первой части бетховенской сонаты вдруг стихает буря и слышна только капель медленных, очень медленных нот, а затем наступает тишина перед новой бурей. Мы будем словно Мирра и Кинир, только Кинир не будет пытаться убить свою дочь за то, что она с ним переспала, а она не убежит из постели отца и не обратится в дерево, и, если нам по-настоящему повезет, через девять месяцев ты, как Мирра, родишь Адониса.

– «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему». И как долго продлится эта идиллия?

– А разве нам следует знать? Безгранично долго.

Татуировщик был занят на весь день, поэтому мы отказались от своей затеи и пошли бродить по улицам, пока не решили вернуться в отель. В номере:

– Ты невероятно красива. Скажи, что тебе во мне нравится?.. Хоть что-нибудь нравится?

– Не знаю. Если бы я могла раскрыть твое тело, проскользнуть в него и зашить тебя изнутри, я бы так и сделала и, баюкая, делилась бы с тобой своими снами. Я бы обернулась ребром, которое еще не стало мною, и с радостью осталась бы в тебе, чтобы, как ты сказал, видеть мир твоими, а не своими глазами и слышать, как ты эхом повторяешь мои мысли, принимая их за свои. – Она села на кровать и принялась расстегивать мой ремень. – Давненько я этого не делала.

Потом она расстегнула молнию на моих брюках, и сняла свою одежду, и уставилась в глубину моих глаз таким взглядом, который говорил: если бы любовь не существовала на этой планете, то родилась бы в номере этого крошечного захудалого псевдобутикового отеля, который выходит на узкую улочку со множеством окон, откуда люди вполне могут к нам заглянуть.

– А теперь поцелуй меня, – попросила она, напомнив, как мне повезло, что в моей жизни вдруг появилось обнаженное, дикое, непричесанное, решительное. После долгого поцелуя она бросила на меня взгляд, в котором читалось нечто вроде вызова. – Теперь ты знаешь. Ты мне веришь? – спросила она. – Я дала тебе все, что у меня есть, а то, чего не дала, не значит ничего, совсем ничего. Остается лишь вопрос, что еще я смогу дать тебе на следующей неделе и захочешь ли ты этого вообще?

– Так дай мне меньше. Я приму половину, или четверть, или восьмушку.

Чуть позже: