Найди меня

«Найду, Оливер, найду», – говорю я. Или он забыл?

Но нет, он сразу понимает, что я только что сделал. Он смотрит на меня, ничего не говорит, и я вижу, что он растроган.

И вдруг, после еще одного бокала и еще одной сигареты Карен, пока «Ариозо» по-прежнему звучало у меня в голове, я захотел, чтобы он сыграл это «Ариозо» для меня, а за ним хоральную прелюдию, которую никогда раньше не играл, – сыграл для меня, для меня одного. И чем больше я представлял, как он играет, тем сильнее слезы наворачивались мне на глаза, и неважно, говорил ли то алкоголь или мое сердце, поскольку все, чего я теперь хотел, – это слышать его сейчас, слышать, как он играет «Ариозо» на «Стейнвее» своих родителей дождливым летним вечером в их доме у моря, пока сам я сижу рядом с роялем с бокалом чего-нибудь… Будь я с ним, я больше не был бы таким бесконечно одиноким, каким был уже многие годы; одиноким среди незнакомцев, которые ничего не знали ни обо мне, ни о нем. Я попросил бы его сыграть мне «Ариозо» и тем самым напомнил бы об этой ночи, когда я задул свечи на балконе, выключил свет в гостиной, зажег сигарету и в первый раз в жизни по-настоящему понял, где хочу находиться и что хочу делать.

Все произойдет так же, как в первый раз, или во второй, или в третий. Придумать причину, достаточно правдоподобную для других и для меня самого, сесть в самолет, арендовать машину или нанять водителя, подъехать к дому по старым знакомым дорогам, которые, быть может, за эти годы изменились, а может быть, и нет и которые все еще помнят меня, как я помню их; и не успею я опомниться, как вот оно: старая сосновая аллея, знакомый звук гравия, хрустящего под колесами автомобиля, и сам дом. Я поднимаю глаза, полагая, что внутри никого нет, ведь они не знают о моем приезде… И все же я писал, что приезжаю, а потому, конечно же, он тут и ждет меня. Я велел ему ложиться спать, меня не дожидаясь. «Само собой, я подожду», – отвечает он, и с этим «само собой» все те годы, которые пролегли между нами, вдруг исчезают, – я чувствую сдержанную иронию, с которой он выражал свои сокровенные чувства, когда мы были вместе: «Ты знаешь, что я всегда буду ждать тебя, даже если ты приедешь в четыре утра. Я ведь ждал тебя все эти годы, неужели ты думаешь, что я не подожду еще несколько часов?»

«Всю свою жизнь мы ждали, и ожидание позволяет мне стоять здесь, вспоминая музыку Баха, которая играла на моем конце нашей планеты, и думать о тебе, потому что все, чего я хочу, – это думать о тебе, и иногда я не знаю, кто думает – ты или я».

«Я здесь», – говорит он.

«Я тебя разбудил?»

«Да».

«Ты сердишься?»

«Нет».

«Ты один?»

«Это имеет значение? Но да».

Он говорит, что изменился. Но это не так.

«Я до сих пор бегаю».

«Я тоже».

«А еще я стал чуть больше пить».

«И я».

«Но сплю плохо».

«И я».

«Тревожность с капелькой депрессии».

«И у меня и то, и то».

«Значит, ты возвращаешься, да?»

«Откуда ты знаешь?»

«Я знаю, Элио. Когда?» — спрашивает Элио.

«Через пару недель».

«Я хочу, чтобы ты приехал».

«Уверен?»

«Абсолютно».

«Я не подъеду к дому по тенистой аллее, как планировал. Самолет приземлится в Ницце».

«Тогда я встречу тебя на машине. Будет позднее утро. Как и в первый раз».

«Ты помнишь».

«Помню».

«И я хочу увидеть мальчика».

«Я тебе говорил, как его зовут? Отец назвал его в твою честь. Оливер. Он тебя не забыл».

Будет жарко, и негде спрятаться от солнца, и повсюду будет пахнуть розмарином. И я узнаю воркование горлиц, а за домом увижу поле дикой лаванды и подсолнухов, поднимающих к солнцу свои большие одурманенные головы. Бассейн, теннисный корт, шаткая калитка, ведущая к каменистому пляжу, звук точильного камня днем, бесконечный стрекот цикад, я и ты, твое тело и мое.

Если он спросит, надолго ли я приехал, я скажу ему правду.

Если он спросит, где я планирую спать, я скажу ему правду.

Если он спросит.

Но он не спросит. Ему не придется. Он уже знает.

Da Capo [31]