Найди меня

Становилось пасмурно.

– Это и в самом деле земля Коро, правда? Как всегда, скорбная. Однако настроение у меня улучшается. Может быть, потому что ты здесь, – сказал он.

– Точно потому что я здесь. Или, может быть, потому что я тоже счастлив.

– Правда?

– Я стараюсь это скрыть, разве не видишь?

Он обхватил меня за плечи, а потом поцеловал в щеку.

– Пойдем уже домой. Немного кальвадоса не помешает.

По дороге домой он сказал, что теперь моя очередь рассказывать о семье. Он, наверное, пытался показать, что не собирается все время говорить о родителях и даст мне столько же времени поговорить о моих. Но я сказал, что мне почти нечего рассказывать. И отец, и мать были музыкантами-любителями, так что я стал воплощением их мечты. Мой отец, университетский преподаватель, научил меня игре на фортепьяно, но, когда мне стукнуло лет восемь, понял, что мои возможности превосходят его. Мы втроем были исключительно близки. Родители всегда со мной соглашались, и в их глазах я не мог ошибаться. Я рос тихим ребенком, и годам к восемнадцати стало понятно, что меня привлекают и мужчины, и женщины. Сначала я ничего об этом не говорил, но всегда буду благодарен отцу: мы с легкостью обсуждали такие вопросы, которых большинство родителей не хотят касаться даже вскользь. Они с мамой расстались после того, как я поступил в институт. Думаю, они и сами не понимали, что именно я удерживал их вместе, хотя интересы их уже давно разошлись. Они вели каждый свою жизнь, и друзья у них были совсем разные. Потом однажды мама случайно столкнулась с человеком, с которым познакомилась задолго до знакомства с моим отцом, и решила переехать с ним в Милан. Отец думал, что уже никого себе не найдет, однако спустя несколько лет познакомился с девушкой, представь себе, в поезде, и теперь у них ребенок, и я крестный отец своего единокровного брата. В итоге все вполне счастливы.

– Они знают обо мне? – спросил он.

– Знают. Я сказал отцу в четверг, когда он позвонил. Миранда тоже знает.

– А они знают, что я намного старше тебя?

– Знают. Мой отец, кстати, в два раза старше нее.

Он помолчал.

– А почему ты рассказал им обо мне?

– Потому что это важно, вот почему. И не задавай лишних вопросов.

Мы остановились. Он обтер подошвы об упавшую ветку, оторвал листок и дочистил им туфлю, а потом посмотрел на меня.

– Таких милых людей, как ты, я, может быть, не встречал за всю жизнь. И это значит, что ты можешь сделать мне больно или даже уничтожить меня. Так ведь говорит твое поколение?

– Хватит о моем поколении! И хватит такое говорить. Никто никому больно не сделает. Подобные разговоры меня расстраивают.

– Тогда больше не будем об этом. А твои знакомые когда-нибудь произносят три заветных слова?

Я чувствовал, как они подступают.

– Пожалуйста, обними меня, просто обними.

Он крепко меня обнял.

Мы продолжили прогулку в тишине, рука об руку, а потом пришла моя очередь остановиться и почистить обувь.

– Земля Коро!

Я выругался. Мы рассмеялись.

Вернувшись в дом, он сказал:

– Я хочу показать тебе кухню. Она целую вечность не менялась.

Мы прошли в большую кухню: никто явно не предполагал, что хозяева дома могут зайти сюда выпить кофе или съесть яичницу. На стенах висели самые разные кастрюли и сковородки, только не в модном псевдобеспорядке, как на фотографиях шикарных домов в стиле французской деревни из журналов и интерьерных каталогов. В этой старинной кухне работало далеко не все, и этого никто не скрывал. Осматривая комнату, я подумал, что электропроводку, газопровод и водопровод установили наверняка несколько десятилетий, если не поколений назад и их нужно менять.

Мы переместились в гостиную, где Мишель открыл старинный деревянный шкафчик, достал бутылку и две рюмки, которые взял одной рукой, обхватив пальцами ножки. Его ловкость мне понравилась.

– Сейчас я покажу тебе одну вещицу, которую, кажется, никто никогда не видел. Она попала в руки моему отцу вскоре после того, как из нашего дома ушли немцы. Когда мне было около тридцати, за несколько дней до того, как отец впал в кому (он знал, что дни его сочтены, и всем хватило ума его не разубеждать), мы остались вдвоем, и он попросил меня отпереть этот шкафчик и достать большой кожаный конверт. Сказал, что, когда ему досталось содержимое конверта, лет ему было меньше, чем мне.

– Что там? – спросил я, держа конверт в руках.

– Открой его.

Я думал, там какой-то юридический документ, завещание, или свидетельство, или компрометирующие фотографии. Однако в кожаном конверте оказались восемь листков папиросной бумаги, с двух сторон исписанные нотами. Нотный стан был нарисован неуверенной рукой, явно не по линейке. На первой странице значилось: «От Леона Эдриану, 18 января 1944 года».