Нагуаль

Когда папа открыл дверь, он лишь окинул меня хмурым взглядом, а затем… стал ее закрывать. Он собирался захлопнуть дверь перед моим лицом! Оторопев, я вставила ногу в щель, надавила ладонью, буквально с боем прорываясь в собственное жилище.

– Папа! Это я, Кристина! Твоя дочь! Ты меня не узнаешь?!

– Я прекрасно тебя узнал, – сердито выплюнул отец, – но ты мне не дочь. Я все тебе сказал, Фэй, в нашу последнюю встречу. Зачем ты явилась?

Он, видимо, понял, что бороться со мной бесполезно, я моложе и сильнее его, поэтому отступил внутрь дома, развернулся и пошел, бросив меня у входа. Я закрыла дверь и побежала за ним.

– Папа! – я схватила его за руку, буквально умоляя остановиться. – Объясни же мне, что происходит! Ты злишься на меня? В чем я провинилась?

С близкого расстояния теперь мне стало хорошо видно, что он совсем поседел, сгорбился и выглядел гораздо старше своего возраста. Как человек, переживший огромное горе. Что же так подломило его?

– Что тебе нужно, Фэй? – повторил он, но нижняя губа задрожала, а в покрасневших глазах навернулись слезы. – Зачем ты мучаешь меня? Я хочу забыть, что у меня есть такая дочь, как ты. Зачем ты мне напоминаешь?

– Забыть?.. – я растерянно выпустила его теплую ладонь с сухой, пергаментной кожей, испытав шок, что даже собственный родитель меня отвергает. – А мама? Она тоже не хочет меня видеть?

Крупная прозрачная слеза покатилась по впалой щеке отца. Он поджал трясущиеся губы, во взгляде стояли боль и обида.

– Какая же ты жестокая, – произнес он глухо. – Мама умерла. Как не стыдно тебе заставлять меня повторять тебе это.

Дальнейшее я осознавала плохо. Слова отца обрушились на меня, как громадные смертоносные глыбы, и погребли под собой. В голове бесконечно крутилась мысль: я пропустила не только хорошие и светлые моменты собственной жизни, но и плохие. Грустные, но не менее важные от этого. Я забыла или никогда и не имела шанса запомнить важный момент в жизни каждого человека – прощание с матерью. Я не готовилась морально, как бывает, если близкого понемногу съедает неизлечимая болезнь. Я не получила возможности последний раз взглянуть на нее, подержать за руку, возможно, сказать на прощание какие-то важные и вечные слова. И снова внутри поднялась злость на Фэй за то, что она отняла у меня это. Отняла – и оставила мне расхлебывать последствия.

Я опомнилась, когда мы уже сидели в гостиной. Все здесь оставалось точно так же, как и четыре года назад. На стенах висели бабушкины фотографии, в большинстве своем – из сценических выступлений. В книжных шкафах ровными рядами стояли собрания сочинений Чехова, Бунина, Толстого, Гоголя, с ними соседствовали По, Купер, Твен, Драйзер, Хэмингуэй. Папа всегда гордился собственной библиотекой. На отдельной полке лежали старые виниловые пластинки, рядом возвышался превратившийся в памятник древний граммофон. И вместе с тем – современная акустическая система с чистейшим звуком, широкоэкранный телевизор с подключенным спутниковым телевидением. Мама обожала смотреть различные мыльные оперы и буквально не отлипала от него.

– Объясни мне хотя бы, как все было, – я поймала себя на мысли, что уже в двадцатый раз пытаюсь убедить отца, что ничего не помню, а он лишь поджимает губы и качает головой. Даже вынутые из сумки и разложенные на столике бабушкины драгоценности сильно его не смягчили.

– Я говорил, что тебя нельзя оставлять одну, – наконец без особой охоты уступил он, – отпускать в большой город без присмотра.

Это я тоже помнила. Родители с опаской позволили мне уехать, им хотелось держаться поближе, но врачи настоятельно рекомендовали маме покой и чистый воздух, которые в мегаполисе превращались в дефицит. А мне очень не терпелось получить свободу и самостоятельность, и я доказывала, что смогу и прекрасно справлюсь в одиночку. В принципе, родителей можно понять. У отца играл русский менталитет, унаследованный от бабушки, которая считала, что старшие всегда должны иметь младших на виду, чтобы в случае необходимости вмешаться в их жизнь и наставить на путь истинный. Мамой же управлял естественный страх потерять еще одного ребенка. Потребовался целый год, прежде чем она смирилась и немного успокоилась.

– Сначала эта авария, в которую ты попала, – продолжал отец.

– Какая авария? – насторожилась я. – Вот эта, недавняя?

– Давняя, – грубо бросил он. – Хочешь сказать, что и этого не помнишь? Мама тогда чуть с ума не сошла, переживания за тебя сильно подорвали ее здоровье, а тебе хоть бы что. Когда ты пропала, не отвечала на наши звонки, мы тут места себе не находили, а потом ты объявилась как ни в чем не бывало и легкомысленно так ответила, мол, не волнуйтесь, сбила меня машина, но уже все хорошо. Ты бы хоть о матери подумала! Сколько слез она пролила из-за тебя!

О маме я наоборот старалась не думать. Боялась, что тогда начну плакать и не смогу остановиться.

– Это было четыре года назад, папа? Вспомни! В сентябре?

Он нахмурил седые брови.

– В октябре, скорее. Деревья уже пожелтели.