Награда для генерала

Так и пошло с того дня. По утрам мы завтракали с Шелтером, иногда к нам присоединялся Нейб, потом генерал уезжал – по делам ли, в гости или еще куда. Я помогала старому Юнту в саду или Галии на кухне, в остальное время гуляла или читала.

С Марией наконец удалось договориться называть друг друга по именам, без «госпожи», помощь с переодеванием она больше не предлагала. Госпожа Холт показала библиотеку и полки, с которых можно брать книги, а господин Юнт каждый раз после совместной работы дарил мне небольшой букет, а потому вазы в моей комнате постепенно заполнились, как и книжные полки. Кухарка Галия учила меня готовить изящные закуски, сложные гарниры и мясные блюда, а я ее – шоколадные конфеты. Даже строгий дворецкий Морроу улыбался каждый раз, когда мы встречались, а камердинер генерала и вовсе пытался флиртовать. Поначалу меня это напрягало, но потом я поняла, что у него просто такая манера общения: точно так же он флиртовал с Марией, госпожой Холт и Галией.

Не складывалось у меня только с Гленом, но судя по всему, с ним ни у кого не складывалось. Столь желчного молодого человека мне еще не доводилось встречать, поэтому я старалась лишний раз с ним не пересекаться, особенно наедине. Через пару дней он все же убедился в том, что был прав насчет меня: написал в столицу Мег и расспросил ее, а та ему рассказала обо мне в подробностях. Но к тому моменту это уже не имело значения: всем в доме генерала было очевидно, что я для него не постельное развлечение. Хотя кто я для него, я и сама не понимала. Остальные, кажется, воспринимали меня как бездомного котенка, которого Шелтер подобрал на улице по доброте душевной, притащил домой и оставил жить, себе и другим на радость. Примерно так ко мне и относились: бегает что-то такое по дому, никому не мешает, проблем не создает, иногда к ногам льнет – так можно и погладить или поиграть.

По вечерам мы ужинали с Шелтером, чаще всего вдвоем. Иногда – на террасе, что нравилось мне гораздо больше шикарной огромной столовой. Здесь было как-то… по-домашнему, что ли. И я совсем не стеснялась есть одной вилкой и держать ее в правой руке. Шелтер почти переставал походить на генерала, иногда забывался и смеялся, если мне удавалось удачно пошутить.

С каждым днем я все больше убеждалась в том, что ему вполне достаточно моей компании и непринужденных разговоров по утрам и вечерам. И все чаще ловила себя на мысли, что мне нравится разговаривать с ним. Да, порой его слова были резки и неприятны, чересчур циничны или откровенно грубы, но его прямота меня парадоксальным образом очаровывала. Он был честен и со мной, и с самим собой, не стремился обелить или оправдать себя, но и к самобичеванию не склонялся. Он называл вещи своими именами, заставляя меня задумываться о многом из того, что раньше я принимала на веру. Шелтер был старше меня на тринадцать лет, но порой мне казалось, что между нами пропасть в несколько жизней. Только слушая его рассказы о войнах, в которых он участвовал, о странах, в которых побывал, я в полной мере осознала, какой примитивной и ограниченной жизнью жила, как мало в ней происходило.

Однако генерал расспрашивал о ней с неподдельным интересом. О жизни в Оринграде, о работе в шоколаднице, об отце и матери, о том, с кем я дружила и что любила делать в свободное время. О себе на подобные вопросы никогда не отвечал. Ни слова о родителях, ни слова о детстве. Как будто он появился на свет уже шестнадцатилетним военным, но даже о том времени не любил вспоминать. Все его рассказы касались последних десяти лет.

В один из дней я набралась смелости и спросила, знает ли он, что стало с теми девушками, которых привезли из Оринграда вместе со мной. Мы сидели после ужина на ступеньках террасы, пили вино (после пары совместных ужинов я все-таки осмелилась начать его пробовать) и наблюдали за тем, как садящееся солнце заливает засыпающий сад расплавленным красным золотом, как краски постепенно блекнут, растворяются в сгущающихся сумерках. Мы сидели рядом, бок о бок, не касаясь друг друга, но я при этом испытывала странную, непривычную близость. Наверное, в других условиях я бы так и не решилась спросить.

Шелтер какое-то время молчал, перекатывая в бокале вино, а потом все-таки ответил:

– Магистр их всех одобрил, они сейчас живут в доме коллекции.

– А что с ними будет дальше? – спросила я тихо, сжимая свой бокал слишком сильно.

Шелтер пожал плечами.

– Как я уже говорил, самое позднее через полгода их отпустят. Когда Магистр убеждается в том, что женщина ему больше не нужна, он дарует ей свободу.

– Свободу? – горько переспросила я.

Шелтер повернулся, посмотрел на меня привычно строго и повторил: