Нагота

Проникая в глубину общественных взаимосвязей, писатель стремится выйти и за их пределы. Мысль о таинственной, еще мало осознанной нами зависимости человека от окружающей его природной среды все более занимает Скуиня. Эта тема, заявленная им в ранних рассказах и в «Горностае на асфальте», заняла главное место в его последней повести «Большая рыба», недавно опубликованной в журнале «Знамя». К сожалению, она не могла войти в предлагаемый вниманию читателя сборник, но остановиться на ней необходимо, так как здесь синтезируются многие тенденции в творчестве писателя.

...Небольшое рыбацкое судно выходит в Рижский залив и погибает вместе с командой из четырех человек в погожий день, когда на небе нет ни облачка. Впоследствии мы узнаем, что причиной катастрофы был голубой китенок, намотавший на себя трос. Неизвестные браконьеры-китобои ранили редкое животное в южных морях, и оно, теряя ориентировку, приплыло умирать в Балтику...

Казалось бы, это фантастическая повесть или описание чрезвычайно странного, но гипотетически возможного происшествия, из которого вряд ли можно извлечь какие-нибудь уроки. Но почему же читателя все время не покидает необъяснимое чувство вины, внутренняя уверенность в том, что, помимо браконьеров, есть и другие люди, ответственные за случившееся? «Кто виноват?» — вот тайный рефрен повести.

Снова, как и в «Наготе», перед нами нравственно-философский детектив, правда, основанный на использовании совершенно необычного материала и облеченный в форму «производственной повести» о рыболовстве. Виновными в собственной гибели оказываются сами члены команды баркаса — все трое, кроме пятнадцатилетнего ученика — стажера Дайниса. Правда, их вина не может быть доказана юридически, но разве бездушный капитан Саунаг, считающий, что в царстве Нептуна так много обитателей, что их можно безжалостно и безоглядно вылавливать, — не духовный брат тех стяжателей, чья алчность была первым звеном в цепи происшедших событий? Разве пьяница и хапуга Гравитис, всю жизнь любой ценой добивавшийся большого улова, нравственно не причастен к случившемуся? Массивные золотые челюсти, которыми он так гордится, — аллегорическая деталь, достаточно хорошо характеризующая этого человека. И разве не осквернял своей злобой землю механик Карлевиц, всегда издевавшийся над доверившимися ему девушками?

Все они виновны и перед Природой, и перед самими собой, и перед белобрысым романтичным пареньком, во второй раз в жизни вышедшим в море. Как удивительно сходен своей душевной чистотой и лирической тональностью его последний внутренний монолог с воспроизводимыми автором «мыслями» раненого животного! Дайнису в его последние минуты снится китенок, и он радуется их пришедшему во сне взаимопониманию, но вдруг чего-то пугается. «Ты опрокинешь наше судно! Я твой друг! Опомнись, я друг!» — успевает воскликнуть он перед смертью.

В своем кратком комментарии к повести С. Залыгин писал о гуманном и высоконравственном замысле ее автора: «Он как бы говорит нам! мир не так уж велик, и действия и поступки людей и отношения их к «младшим братьям своим» в одном уголке Земли неожиданно сказываются за тысячи километров в другом полушарии».

Писателю действительно удалось и на этот раз художественно воплотить свою заветную мысль о взаимосвязи всего сущего. «А если вопрос о перевернувшемся судне одновременно есть вопрос о моей жизни?» — спрашивает себя случайно не вышедший в этот день в море капитан Вигнер, и его слова оказываются созвучными ряду высказываний героев Скуиня. «Все меж собой связано», — говорил неизвестный возница в «Наготе». «Все — единое целое», — утверждал сын доктора Смилтниека. Самые проникновенные слова нашла, пожалуй, старая актриса в «Мужчине во цвете лет». «Что значит — другие?» — спросила она Турлава.

Мы начали свое послесловие с утверждения о том, что Скуинь писатель философского склада. Однако хотелось бы подчеркнуть, что слово «философия» обретает специфический смысл, когда речь идет о художественном мышлении. Писатели и литературоведы не раз говорили об этом. Сошлемся, например, на специально посвященную этой проблеме статью А. Урбана «Философичность художественной прозы», опубликованную в журнале «Звезда», где говорится о том, что «в полноценном произведении философский слой нельзя безболезненно отделить от целостной художественной структуры».

На наш взгляд, именно такой целостностью и отличаются произведения Скуиня. Все в них — и композиция, и система образов и ассоциаций, сравнений и эпитетов, и отношение автора с рассказчиком — подчинены единому философскому замыслу. При этом было бы неверно утверждать, что автор лишь сверяет свои идеи с жизнью. Одновременно он идет и от нее самой, добиваясь слияния идеального и реального. Его нравственно-философские поиски во многом сродни исканиям С. Залыгина, В. Астафьева, В. Распутина, Д. Гранина, А. Бэла и других современных советских писателей.