Наемный убийца

За окном прозвучал свисток. Поезд тронулся, длинная череда ярко освещенных вагонов уползала назад, в туман, пар стлался по платформе. Ворон на минуту отвел глаза. Энн схватила чашку и выплеснула горячий кофе ему в лицо. Он застонал, почти зарычал, словно зверь, было по-настоящему больно. Вот что чувствовал старик министр. И его секретарша. И отец, когда открылся люк и веревка захлестнула его шею. Правая рука потянулась к пистолету, спиной он прижался к двери; вечно его вынуждали делать то, чего он не хотел, из-за этих людей он терял голову. Но он сдержался; усилием воли победил боль, понуждавшую к убийству. И сказал:

– Чуть что не так – стреляю. Поднимайте чемоданы. Идите вперед. Квитанцию держите в руке.

Она подчинилась, пошатнувшись от тяжести вещей, с трудом прошла к выходу. Контролер спросил:

– Передумали? Могли ехать до самого Эдинбурга. Хотите ненадолго остановиться здесь?

– Да, – сказала она, – да, да.

Контролер вынул карандаш и стал писать что-то на квитанции. Энн подумала: пусть он запомнит меня и билет, может быть, будет расследование.

– Впрочем, нет, – сказала она. – Я не поеду дальше. Билет мне не нужен. Останусь здесь. – И прошла в калитку, подумав: это он не скоро забудет.

Длинная улица тянулась меж низкими, пропыленными домами. Молочный фургон прогрохотал по мостовой и скрылся за углом. Энн спросила:

– Ну, могу я теперь уйти?

– За дурака считаете? – ответил он зло. – Идите вперед.

– Могли бы взять один из чемоданов. – Она бросила чемодан на дороге и пошла вперед; пришлось поднять чемодан, очень тяжелый. Ворон взял его в левую руку, правая нужна была для пистолета.

Энн сказала:

– Так мы не попадем в город. Надо было повернуть направо, за угол.

– Я знаю, куда иду.

– Хотелось бы мне тоже это знать.

Домишки все тянулись и тянулись под завесой тумана. Было очень рано. Женщина вышла на крыльцо забрать молоко. В освещенном окне виден был бреющийся мужчина. Энн хотела закричать, окликнуть его, позвать на помощь, но этот человек словно находился в ином измерении: она могла ясно представить себе глупый, растерянный взгляд, медленно ворочающиеся жернова мыслей – вечность, пока он поймет, что происходит. Они все шли, Ворон на шаг позади. Она подумала: он блефует; если он в самом деле готов стрелять, его, должно быть, ловят за что-то очень страшное.

Она вдруг произнесла вслух:

– Вас что – за убийство? – В ее словах не было больше легкости, а в шепоте звучал страх; это отозвалось чем-то знакомым, даже приятным: Ворон привык к страху. Страх жил в нем вот уже двадцать лет. Нормальная жизнь – вот с чем он не мог справиться. И он ответил без всякого напряжения:

– Нет. За мной гонятся не из-за убийства.

Она сказала, словно бросая вызов:

– Тогда вы не решитесь стрелять.

Но ответ у него был наготове. Ответ, всегда звучавший убедительно, потому что это была правда:

– Я не желаю сидеть в тюрьме. Пусть лучше меня повесят. Как отца.

Энн снова спросила:

– Куда мы идем?

Она все следила, ждала, что вот-вот появится хоть какая-то возможность… Он не ответил.

– Вы знаете эти места?

Но он уже все сказал. И тут вдруг появилась долгожданная возможность: у писчебумажного магазинчика, там, где к стене прислонились свежие афиши, разглядывая витрину с дешевой бумагой, ручками и чернильницами, стоял полицейский. Она почувствовала, как Ворон подошел к ней почти вплотную; все это произошло слишком быстро, она не успела принять решение: они прошли мимо полицейского, вниз по грязной улице. Кричать поздно: полицейский остался шагах в тридцати позади; некому прийти на помощь. Энн сказала очень тихо:

– Все-таки наверняка за убийство.

Настойчивость девчонки его задела, и Ворон заговорил:

– И это называется – справедливость. Всегда предполагают самое худшее. Повесили на меня ограбление, а я даже не знаю, откуда эти бумажки сперли.

Из паба вышел человек и стал протирать крыльцо мокрой тряпкой; из открытой двери донесся запах поджаренного бекона; чемоданы оттягивали им руки. Ворон не мог сменить руку, боясь разжать ладонь и выпустить пистолет. Он сказал:

– Если человек страшный от рождения, у него никаких шансов нет. И начинается все еще в школе. Даже раньше.

– А что в вас такого страшного? – спросила Энн, удивленно и горько. Казалось, пока он говорит, еще есть надежда. Должно быть труднее убить человека, если у тебя с ним установились какие-то отношения.

– Губа, конечно.

– А что такого особенного у вас с губой?

Он ответил, пораженный:

– Вы что, скажете, не заметили?..

– А, понимаю, – сказала Энн, – вы имеете в виду заячью губу. Я видела вещи и похуже.