Надсада

– Ты, Владимир Степанович, ее, эту самую инициативу, проявил только что. А если серьезно: по делу ко мне или так, поздороваться зашел? – так же, не теряя самообладания, продолжил новый мэр.

– Уже запросто, по-товарищески и зайти нельзя, – ворчал, с кривой усмешкой на губах, Белов. – Ты бы хоть для начала присесть предложил да чаю покрепче. Устал я. Позавчера приехал из Иркутска и почти двое суток мотался по лесосеке.

– Что-то долгонько пребывал в Иркутске. Жена твоя звонила, мастера с участков доставали. Хотя… – сделал паузу Курицин. Я и сам на некоторое время выпадал из череды повседневных дел.

С давних пор их знакомства на сугубо личное было как бы наложено табу. Ни Курицин, ни Белов никогда не рассказывали о своих связях с женщинами, о своих пристрастиях и симпатиях. Виктору Николаевичу не позволяло это делать его почти аристократическое воспитание. Белову – присущие его роду черты характера и еще, может быть, вера. Именно вера, корни которой уходили к старообрядчеству, о чем он никогда не думал, но что жило в нем помимо его воли. И сейчас он, не колебаясь, съязвил:

– Ты что: деньки мои считал? Не было и не было, а с женой я и сам как-нибудь разберусь, прижму хвост, чтобы не названивала.

– Прижми, лишние разговоры ни к чему…

– Я сделаю так, как посчитаю нужным, – спокойно оборвал приятеля Белов, которого начала раздражать самоуверенность Курицина. – Ты в это кресло сел, чтобы дело делать.

«Ишь ты, – подумалось неприязненно. – Указывать он мне будет. Высоко взлетел, да скоро позабыл, благодаря кому взлетел. Ежели надо будет, на грешную землю опустить нетрудно…»

Хамовитость приятеля раздражала и Курицина.

«Потешь себя мыслью, что ты еще чего-то стоишь… Потеэшь… – думал и он мстительно. – Только где стоишь, там и сядешь…»

Но что бы ни думали в данный момент эти два человека, каждый из них прекрасно осознавал, что поврозь им сейчас нельзя – слишком многое связывает, и слишком многим они обязаны друг другу.

– Я, Степаныч, на это место главы района уж во всяком случае пришел не хапать, – схитрил Курицин. – А коли не хапать, то и держаться за это место не буду. Кое-какой капитал и у меня прикоплен – не пропаду. Только будет ли оттого польза хотя бы нашему с тобой бизнесу?

– Ладно, не задирайся, – в другом тоне заговорил и Белов. – Можешь считать, что я просто зашел поздороваться.

– Тогда – здравствуй, Владимир Степанович, – выдавил из себя радушную улыбку новоиспеченный мэр. – А теперь о деле. Еще недавно я думал примерно так: вот изберут главой, проведу во благо населения две-три программы, и будем мы с тобой бабло ковать, создавая свою собственную империю. Сегодня я понимаю еще и другое.

– И что же? – насторожился Белов.

– Во время предвыборной кампании я встретился с добрым десятком тысяч жителей Присаянского района. Поначалу был просто азарт и желание в чем-то обойти соперников. Потом вдруг неожиданно для себя стал видеть глаза людей, в которых и вера, и надежда, и злоба, и отчаянье. Весь спектр чувств, кроме любви. Любви, конечно, не ко мне как к кандидату. Хотя бы друг к другу, к своей земле, на которой жить детям, внукам. Так по крайней мере должно было происходить в идеале. Именно за эти ценности люди должны были прийти на свои участки и проголосовать. Однако более всего меня поражало в этих глазах равнодушие. Бездна равнодушия, которое потом вылилось в проценте проголосовавших. Подавляющее большинство населения отсиделось по своим норам и это далеко не самая затурканная часть избирателей – учителя, врачи, в общем – интеллигенция, черт ее побери! А вот бомжи, что прячутся по канализационным коллекторам и которым выдали по какой-нибудь полусотке, наркоманы и пьянчуги явились на избирательные участки в полном составе.

В полном составе – это Виктор Николаевич правильно заметил, что может подтвердить и Белов. В день выборов, часов эдак в десять, ехал он к матери, чтобы отвезти и ее на участок. Вывернув из своего переулка, вдруг увидел некую бредущую по улице толпу. Даже не толпу и не людей, а некий сброд – оборванный, грязный, с отрешенными от всего глазами, с открытыми, хватающими воздух, красными ртами. И кого здесь только не было: кривые, косые, колченогие, безногие, безрукие, передвигающиеся самостоятельно и с чьей-то помощью, еще не старые по возрасту и такие, кому вот-вот отправляться в путь последний, завершающий сегодняшний, земной, в котором уже не было ничего, кроме стакана водки, куска хлеба да нагретого местечка где-нибудь в уголке канализационного коллектора.