– Оказалось непросто отыскать кого-нибудь, кто смог бы вспомнить вас, ведь прошло уже двадцать лет. Доктор Армин Дресслер – единственный врач, который до сих пор практикует.
Габриэль замирает. Грелль безжалостно буравит его равнодушным взглядом темных глаз.
– Он сразу согласился уделить нам немного времени, чтобы осмотреть вас. Завтра в семь утра, перед работой, он зайдет сюда. И тогда подумаем, как нам действовать дальше.
У Габриэля начинает кружиться голова, руки дрожат – срабатывает что-то вроде павловского условного рефлекса.
Глава 17
Лиз словно окружена ватой, ватой толщиной в целый метр, и эта вата поглощает все, оставляя лишь пару тихих звуков. Нос девушки распух. Лиз висит на канатах, нет, трубках, и одна трубка торчит из ее горла, толщиной с человеческую ногу – или вовсе и не ногу, а с соломинку, всего лишь соломинку? Лиз на дне глубокого озера, она утонула, но соломинка тянется к поверхности воды, и сквозь нее кое-как проникает воздух.
Тело одеревенело, похолодело.
Лиз знает, что у нее есть глаза. Она пыталась открыть их, но кто-то словно сшил ей веки, и она смотрит на внутреннюю поверхность этих век, а по ним пробегают, вспыхивая и угасая, точно молнии, образы.
Например, стальная рука, сжавшая ей горло, и вот она протягивает руку за белым телефоном, но пальцы сжимают пустоту. Или еще – тяжелый башмак летит ей прямо в лицо, он все ближе, все больше… Башмак попадает ей в лицо, и она знает, что должно быть больно, но ничего не чувствует. Даже не чувствует, есть ли у нее живот. Живот, в котором сокрыто ее дитя.
И вдруг какие-то ощущения возвращаются к ней.
Что-то теплое касается места, где должны быть ее глаза. И сознание Лиз, все ее чувства сосредоточиваются на этом источнике тепла, на одной-единственной точке, как ищет спасительный лучик света затерявшийся под водой аквалангист, блуждающий по дну озера.
И вдруг Лиз понимает, что это.
– Ш-ш-ш… – доносится до нее женский голос.
Лиз открывает глаза, и ее ослепляет яркая вспышка света. Щурясь, она различает на фоне светлой стены чьи-то смутные очертания: белый халат, белокурые локоны до плеч. В ослепительно белой комнате эта женщина кажется почти невидимкой. Она смотрит на монитор с какими-то цифрами и извилистыми линиями. Монитор стоит прямо у кровати и тихо пищит.
– Вы меня слышите? – Медсестра устремляет взгляд на нее. В голосе женщины слышится странное напряжение. И грусть.
Лиз кивает. Она хочет спросить: «Где я?» – но трубка в горле мешает говорить.
Медсестра улыбается. Безрадостная улыбка, но все же это улыбка.
– Вас пришлось подключить к аппарату поддержки дыхания. Поэтому вы интубированы.
Лиз опять кивает.
Зрачки постепенно приспосабливаются к свету, и теперь комната кажется куда темнее. Ее взгляд мечется по стенам. Ни окон, ни цветов, ни другой кровати. Неважно. Ее хотя бы поместили в отдельной комнате. Лиз ненавидит больницы всем сердцем, но еще больше она не любит лежать в одной палате с другими людьми. Вечные визиты родственников, чужой храп и кашель…
Она пытается повернуть голову, посмотреть на дверь, но тут вспыхивает острая боль в ребрах. И в тот же миг Лиз пронзает страх:
Она с трудом поднимает правую руку и ощупывает живот. В руке у нее катетер.
– Я полагаю, с ребенком все в порядке, – равнодушно говорит медсестра, глядя на живот Лиз. Глаза у нее серые.
Но почему ее «все в порядке» звучит так, словно все вовсе не в порядке?
– Он сейчас придет, ему еще нужно позвонить, – вдруг шепчет ей сестра. – Просто лежите спокойно. Это самый лучший вариант.
«Лежите спокойно». Лиз невольно улыбается. Как будто она может
Глава 18
– Здесь нельзя парковаться, сдай немного назад. Я видел больничную парковку во-он там…
Шона резко нажимает на тормоза и проворачивает руль влево.
– Именно поэтому я и езжу на джипе. – Она заезжает на ухоженную лужайку и останавливает машину прямо между двумя молодыми деревцами.
Зеленовато-синий, цвета морской волны
– Ну что, зайдешь туда сам?