Надоевшая

Эта гостевая спальня нравилась мне больше всех мест в его доме. Небольшое, безумно уютное помещение. В центре него — большая кровать с широким балдахином, навевающая мысли о султанах и наложницах. По бокам от нее две дубовые тумбы, на одной из которых стоит ночной светильник тепло-кофейного цвета, занимающий собой всю тумбу. А у стен, оклеенных такими же светло-кофейными обоями с рисунком из кучек зеленых и уже жареных зерен кофе, стоял шкаф для вещей гостя. Дополняли обстановку бежевые пушистые ковры, которыми был покрыт буквально каждый сантиметр теплого деревянного пола. Это, собственно, было все, что там находилось и именно это, а еще небольшой размер комнаты и то, что окно здесь было всего одно, да и то завешенное темной шторой шоколадного цвета, мне так нравилось.

Спайк, стоило нам зайти, бросил мне свою старую пижаму и кивком указал на ванну. Мол, переодевайся. Тратить слова на такие мелочи он не любил, так что я не удивилась невербальному отправлению меня в ванну. И как он не боится? А если я и эту комнату затоплю? Блин, так стыдно. Надо как-то… Как-то загладить свою вину, что ли. Не знаю даже как.

Переодевалась я специально медленно, чтобы ненароком не застать Максима обнаженным. Он ведь тоже, скорее всего, сейчас переодевается. Или ищет еще одну пижаму.

Выйдя наконец, облаченная в темно-синюю мужскую пижаму не по размеру, которая на мне висела, я обнаружила, что ошиблась. Спайк такими глупостями не заморачивался и улегся в постель в одних трусах. Нервно вздрогнув незнамо отчего, я присела на краешек постели. Парень с минуту смотрел на меня, а потом донельзя ехидно осведомился:

— Ты так собралась спать, Каштанка? Ложись давай, ты же отлично знаешь, что я не кусаюсь.

Знаю я, ага. Я скорее знаю, что кусаешься. И вообще способен на что угодно. Но зато в дурную голову, из которой почти не выветрился алкоголь влетела мысль о том, как можно загладить свою вину. У него ведь давно не было девушки. А если накрыть меня подушкой (за неимением пакета для головы) то, наверное, и я сойду. К тому же, это будет единственная алкогольная глупость, о которой я не буду жалеть и которую не буду вспоминать с мучительным стыдом. Надеюсь на это, по крайней мере. И потом, алкоголь уже и выветрился почти…

Стараясь больше об этом не думать, а действовать вместо этого, я скинула с себя его пижамный пиджак, оставшись в одном лифчике и нырнула под одеяло, невольно задержав дыхание. Спайк ухитрился лежа закатить глаза, даже толком их не открывая, лишь чуть приоткрыв. Затем прижал меня к себе и четко проговорил:

— Пока не протрезвеешь — даже не думай об этом. Спи. Завтра поговорим на тему твоего поведения.

Я почему-то покраснела, радуясь, что в темноте не видно, какого оттенка моя кожа, и попыталась возразить:

— Я… Виновата перед тобой и, — договорить он не дал, накрыв мой рот широкой ладонью.

— Кончай нести чушь и спи, ясно? Иначе я сделаю что-то, что тебе совершенно не понравится, — это все было сказано таким тоном, что я вздрогнула всем телом от неясной угрозы. И как-то резко расхотела с ним спорить, послушно закрыв глаза, не отказав себе, впрочем, в удовольствии уткнуться носом в его плечо. И никому из нас даже в голову не пришло принести в комнату матрас…

Глава 3. День рождения лучшего друга. Часть третья, похмельно-последственная

Я чуть приоткрыла один глаз, и обнаружила, что проснулась в постели. Так, хотя бы не на крыше — уже плюс. Голова болела, во рту кошки ночевали, а открывать глаза совсем решительно не хотелось. Во-первых, стоит мне сесть, и я начну вспоминать, что вчера натворила, а во-вторых — от света, льющегося из окна напротив кровати, наворачивались слезы, и голова начинала раскалываться еще больше. Каждый праздник в обществе Спайка думала, что не так уж и плохо, что я никому особо в этой жизни не нужна. За крысом тетя Даша присматривает, а больше меня искать по всему городу некому, кроме него. Ну, еще Спайк, но я в неприятности только с ним и влипаю.

До обостренного похмельем слуха донесся Максимов голос, напевающий какую-то англоязычную песню. Почему-то стало стыдно, и вставать расхотелось окончательно. Я лучше тут помру, от голода и обезвоживания.

Ага, щас. Я не пролежала и десяти минут, наверное, как Спайк перестал петь, и сорвал с меня одеяло:

— Заканчивай изображать спящую, Каштанка. Актерским мастерством тебя боженька обделил, отдав мне и твое тоже. Подъем!

— Не кричи так, — тихо, в отличие от никогда не страдавшего похмельем Макса, проговорила я. — Голова болит, а ты еще и шторы раздвинул.