Надоевшая

— Ну, давай, выкладывай, что ты там обо мне якобы знаешь, Каштанка, — процедил парень злобно, дергая меня за волосы. В груди кольнуло, слезы снова хлынули потоком из глаз, за что я получила от него размашистую пощечину. Не знаю, что на меня нашло, но я собралась, и тихо, но четко прошипела в ответ:

— Пошел на хуй. Я тебе больше ничего не должна.

— С чего бы это? Ты, как минимум, должна мне за ремонт. Хочешь, можешь даже прямо здесь отработать. Тебе вчера вроде как понравилось.

К лицу хлынула краска, а на меня накатила волна отвращения к самой себе. Думаю, это чувство теперь будет моим вечным спутником.

— Я ничего тебе не скажу. Только прокурору в суде, — это уже был откровенный блеф, но хотелось хоть как-то его задеть.

Его это только рассмешило. Он сложился пополам от злого, раздраженного смеха, после чего снова влепил мне пощечину, на сей раз более сильную, такую, что щека и зубы начали болеть. Я смотрела на него стеклянным взглядом, с упорством, достойным лучшего применения сжимая зубы. Мезенцев держал крепко, так что я не пыталась вырваться. Просто вдруг поняла, что ничего ему не сказать — дело чести. Не сломаюсь и все тут. Пусть гадает, что я знаю, и чем это для него обернется.

Сеансы вопросов и пощечин продолжались, наверное, несколько минут. Слезы успели высохнуть, слепив ресницы солью, а я уже перестала даже посылать его в ответ на вопросы. Хотелось, чтобы это прекратилось. А больше всего — уснуть, и никогда не просыпаться. Можно даже прямо тут, в старом грязном кабинете химии…

Оживил наш «диалог» Мезенцев, неожиданно перестав быть бессловесным мордоворотом, и подав голос:

— Макс, ты долго ее по морде бить будешь? Ясно же, что не скажет она так ничего.

— Какая поразительная догадливость. Почти достойная ручной собачонки, — зло протянула я.

Вернее, протянула бы, если бы не опухшее от рыданий горло. Изо рта вырвался скорее саркастический хрип, но своей цели он достиг. Мезенцев встряхнул меня, вызвав боль в и так уже онемевших руках, и я тихо выругалась. Боль душевная временно утихла, но я знала: как только весь этот напоминающий абсурдную комедию фарс закончится, меня накроет так, что мало не покажется никому.

Белоусов только кивнул своему «другу», как бы соглашаясь с тем, что бить меня дальше совершенно бесполезно. Тем более что он, похоже, делал это вполсилы. Только вот почему? Не понимаю. Затем порылся в сумке Мезенцева, и достал оттуда целлофановый пакет. Я в недоумении поймала взглядом его очередную злую усмешку, когда он шел ко мне с этим пакетом.

А потом он надел его мне на голову и затянул вокруг шеи, и я начала задыхаться. Задержать дыхание я не успела, так что легкие начали гореть огнем почти сразу же. Как я ни билась в железной хватке Стаса, вырваться и стянуть с себя это подручное орудие пыток не удавалось. Только тогда, когда я поняла, что вот-вот потеряю сознание, парень снял его с меня. Я часто-часто задышала. Он холодно поинтересовался:

— Еще хочешь?

Я отрицательно замотала головой, не в силах восстановить дыхание.

— В таком случае, советую все же сказать мне, что ты знаешь про отца и мой бизнес. И молчать об этом, если спросит еще кто-то. И, кстати, откуда у тебя вообще такая инфа?!

Дури во мне, видимо, было много, так что я снова послала его нахуй. Он только покачал головой, и снова надел на меня пакет, затянув вокруг шеи так, чтобы под него не поступал воздух. На сей раз, я успела задержать дыхание до того, как пакет оказался должным образом затянут, так что я ощущала на себе пристальный взгляд Максима около двух минут, пока не шевелилась, сосредоточившись лишь на том, чтобы не начать дышать отсутствующим воздухом. Слезы боли градом катились из глаз, легкие жгло, а перед глазами все почернело, пестрея только разноцветными пятнами. Уши заложило, и хотя я снова пыталась вырваться, ничего не получалось, даже несколько неуклюжих попыток ударить кого-то из парней ногой бездарно провалились, а я сама чуть не упала. Да и упала бы, если бы Стас не подтянул меня вверх, как котенка.

В какой-то момент, пакет с меня снова сняли, и, дали отдышаться. На сей раз, это был Стас, похоже, решив взять на себя роль «хорошего полицейского» из американского кино:

— Просто скажи, что знаешь, и пообещай, что никому кроме нас об этом не расскажешь, и все. Ты девочка честная, верная своему слову, так что мы тебя отпустим, — тон у него был странный. Очевидно, ему казалось, что он меня успокаивает, но ничего кроме желания послать его все в те же места он не вызывал. Я упрямо покачала головой. Силы постепенно уходили. Правда, это означало лишь то, что я перестала слать их во все известные места, а совсем не то, что я скажу, что знаю о Максимовом папочке и о нем самом.