Над Неманом

— Я ей раз навсегда запретил! — закричал Ян и ударил рукой по столу. — Неумелый человек все испортить может, а она коли не училась, как с пчелами обращаться, то пусть и не сует в улей своего носа!

Он собирался встать и идти побранить сестру, как из боковой комнаты появилась сама Антолька. Она чуть не плакала и прижимала руку к щеке.

— Что, укусила? — спросил Ян.

— Чтоб ей пусто было! — сквозь слезы простонала Антолька.

Ян, еще не успокоившийся, ничего не сказал, зато Анзельм поспешил на выручку племянницы.

— Экая важность, что пчела укусила! Зато меду достали! Болит немного? Ничего, до свадьбы заживет!

Он взял хлеб в руки и начал резать. На нижней корке явственно отпечатлелись следы сухих дубовых листьев, которыми устилают печь, чтобы хлеб не запачкался в золе и пепле.

Придвинув стулья и скамейку, все уселись за длинный стол и стали накладывать себе на глиняные тарелки яичницу и простоквашу. Несколько минут ели молча. Но и Анзельм с Яном и обе девушки ели необычно: отламывая маленькие кусочки от толстых ломтей хлеба, осторожно двумя пальцами подносили их ко рту. Изящно держали свои деревянные ложки, и их содержимое медленно опускали в рот, так же медленно и тихо жевали, после чего клали ложки на стол, и лишь через несколько секунд или даже минуту снова изящно их брали и медленно несли ко рту. В этой особой, чрезмерно медлительной и изящной манере есть сказывалось привитое с детства или унаследованное опасение показаться прожорливым или невежей. Первым заговорил Анзельм. Взглянув на Юстину, он, словно что-то вспомнив, спросил:

— Вам, пани, чаю, не угодно ли? Мы его редко пьем, но приготовить хоть сейчас можно.

В боковой комнатке, на ольховом красном шкафу, стоял небольшой самовар, и Антолька, вскочив со скамейки, собиралась, было идти ставить его. Анзельм, положив ложку на стол, с довольной улыбкой смотрел на Юстину, которая держала в руках кусок черного хлеба, намазанного медом. Юстина почувствовала на себе взор Яна и повернула голову в его сторону. Анзельму пришлось повторить свой вопрос.

— Кажется, после прогулки нам нечего пожаловаться на аппетит, — медленно сказал Ян. — Может быть, дело и без чаю обойдется?..

— Конечно, обойдется! — рассмеялась Юстина.

— Я теперь и на сестру не сержусь, что она сама полезла в улей за медом.

Он засмеялся так, как смеются счастливые люди, — без всякой видимой причины, громко, искренно, и погладил по голове сидевшую с ним рядом Антольку, потом взял ложку, зачерпнул молока и медленно понес ко рту. Рука у него была большая, загорелая, с широкой ладонью и длинными тонкими пальцами.

В этот день пан Анзельм был необыкновенно оживлен, разговорчив, и пытливый глаз надолго бы остановился на этом болезненном, изможденном человеке, который теперь, под влиянием только ему одному известных чувств, любезно и предупредительно занимал свою гостью. Вот этот еще не заживший красный шрам… Вероятно, пани поранила себе руку серпом? Юстина утвердительно кивнула головой.

— Тяжелая работа, да? Но все это от привычки зависит. Я только не знаю и очень сомневаюсь, чтоб особа, которая так хорошо играет на фортепиано, могла привыкнуть к грубым занятиям.

Он часто слыхал ее игру, когда проходил по берегу реки или переправлялся на другую сторону.

— Сладкая музыка, — усмехнулся он: — уши ласкает и в сердце проникает. Это, правда, но правда и то, что по целым дням стучать по клавишам, может быть, не меньшая работа, чем жать и косить.

На дворе послышалось мычанье коров; девушки вскочили и торопливо начали убирать со стола. Потом Эльжуся ушла домой, Антолька же с подойником в руках выбежала через сени во двор.

Солнце уже закатилось, в комнате царил сероватый полумрак. Ян зажег лампу на комоде и заявил дяде, что пойдет посмотреть — задал ли в его отсутствие работник корму скотине и лошадям. Анзельм и Юстина остались одни.

Неожиданно для Анзельма, а может быть и для самой себя, Юстина пересела со своего стула на скамью и, нагнувшись к старику, прильнула губами к его плечу.

Он не очень удивился, только в первую минуту, будто испугавшись, отшатнулся и стал запахивать свою сермягу.

— Новости! — прошептал он, — но…но…во…сти!

Но Юстина, откинув со лба и плеч еще не просохшие волосы, обратила к нему полные сочувствия глаза и тихо проговорила:

— Я знаю, дядя, все, все знаю…

— Откуда? Кто говорил? Вероятно, Янек наболтал… Я ничего здесь дурного не вижу, потому что если вы, по своей доброте, водите с ним компанию, то он не должен иметь от вас никаких секретов.

Он покачал головой.

— Но как об этом мог кто-нибудь, хотя бы и Ян, догадаться, — вот этого я уж и не понимаю… Глубоко нужно копать, чтобы до воды докопаться… А с человеком еще трудней: с ним бог весть, сколько лет нужно прожить вместе, да и то всех его тайн не распознаешь.

С глазами, устремленными куда-то далеко, он продолжал: