Над Курой, в теплых лесах

«Не смотрит на меня, видеть не хочет. А взгляни она хоть разок в глаза, может, проняло бы ее, может, поверила бы, что не тот я…» Но Салтанат не смотрела на него; смотрела в темноту, в ночь смотрела…

Квакали лягушки, выла собака, с чистого неба глядели звезды. Наконец Салтанат взглянула на него, и одного ее взгляда Кадыру достаточно было, чтоб заговорить.

— Я знал, что ты в лес ходила, — сказал он. — Только я думал, может, к своим зашла.

— Я была. Три раза к калитке подходила… И сейчас оттуда, Как я к нему заявлюсь, к больному? Знает ведь небось, что ты вернулся, все равно обратно бы отослал. Да и не велит он мне там ночевать. Вдруг, говорит, ночью помру, напугаешься, сердце зайдется… Хоть бы ты старика пожалел, Кадыр, сколько он тебе добра сделал! Больной он, не встать ему больше! Уехал бы ты, а? Пусть хоть помрет спокойно…

Салтанат прошла в комнату, зажгла лампу, заперла изнутри дверь; потом свет погас, потом снова зажегся. Дверь отворилась — Салтанат вышла, разостлала брезент на полу в коридоре. Положила на брезент постель, заперла дверь, подошла к окошку.

— Иди ложись! Я там постелила. Замерзнешь на айване. И лампу возьми.

Кадыр взял лампу, прошел в коридор. Салтанат погасила свет. Он постоял, глядя на разложенную постель.

— Салтанат! — позвал он. — Я тебя об одном хочу спросить.

— Ложись, Кадыр, не спрашивай меня ни о чем!

— Нет, ты скажи: что я тебе сделал? В ту ночь, как в армию уходить? А? Скажи, Салтанат! И ложись, я больше не буду приставать.

Салтанат одетая лежала на кровати, глядела в темный потолок, молча думала. Потом повернулась на бок.

— Что сделал, то сделал, — сказала она. — Не к чему об этом вспоминать. Одно знай: не уедешь — живой меня не увидишь! Не быть мне больше твоей женой!

Кадыр подошел к двери.

— Я ж тогда напился очень, — приникая губами к стеклу, негромко сказал он. — Ничего не помню, веришь? Как ты ушла в лес, только об этом и думаю, хоть лопни! А я должен знать, что я тебе в ту ночь плохого сделал.

Скрипнули доски — Салтанат села на кровати.

— «В ту ночь, в ту ночь»! А про другие ночи чего не спрашиваешь? А?! За десять, за пятнадцать дней до той? Я лежала, неможи лось мне, на восьмом месяце была. Что ты мне тогда сказал, да еще при Касуме! Помнишь? «Девчонка родится, убью! Своими руками придушу. В уборную брошу!» Твои слова. В утробе ребенка моего запугал! Как схватки у меня начались, я вроде сразу без памяти стала, и видится мне рука! Большая такая рука… к ребеночку тянется! Смотрю — господи, боже мой! — рука-то твоя! Ты это был, Кадыр! Очнулась, смотрю, а он мертвенький, мальчик мой, синий весь, удушенный… Закрыла я глаза, и сразу слова твои на ум… Помнишь, при Касуме сказал!.. Если б не ты, не умер бы мой сыночек… Схоронила… И вот гляди, Кадыр, до того дня все будто не в счет было, будто и не делал ты мне худого… Ушел, я сперва даже убивалась, ругала себя, что в лесу те слова говорила… А как привиделся ты мне в бреду, как ребенок мертвый родился, все будто отрезало. И тогда и потом, сколько лет, до самого до прошлого года все бога молила, чтоб ты не вернулся!..

Голос ее прервался, она ничком упала на постель, да так и уснула. Во сне она стояла над Курой, в страхе глядела на воду, в страхе спустилась с обрыва. Не на постели она спала, она спала в бесконечном темном лесу… Из каждого куста в этом лесу глядели на нее тысячи жутких глаз, они мерцали во тьме, бесчисленные, как трава, как листья на деревьях…

Потрясенный, Кадыр отошел от двери. Снял пиджак, туфли, убавил фитиль, лег… Долго лежал так, без движения, без единой мысли, потом вдруг вспомнились дочки: две маленькие, милые девчушки, там, в далеком холодном краю. Старшей уже четыре года, Кадыр назвал ее Лейлой. «То мой мама так зовут! Ай, аллах, волос как пахнут, как у мой мама пахнут!» Другая дочка совсем еще маленькая, скоро полтора года сравняется. Младшую он назвал Салтанат, может, хотел, чтоб ее волосы пахли, как у матери, видно, мало ему было, не хватало ему этого запаха. Маленькую Салтанат в том далеком холодном краю прозвали Салтаненок-Сатаненок, по-ихнему это значит маленький шайтан, она и правда шайтан-девка, такая озорница, такая шалунья!.. «Салтанат, малышка мой, крошка мой!» Да, мог ли он помыслить, давая дочке это имя, что наступит день, когда он бросит ее, маленькую Салтанат, и тронется за тридевять земель к другой, к большой Салтанат?..