Начнем сначала

— За добро добром не платят — это точно! Я ему жизнь подарил. Жизнь! Ты нянькалась с ним как с младенцем, вызволила из беды. И что? Первому дали ему слово. Ну, думаю, вот сейчас отблагодарит, отплатит! Шиш! Посетовал на нехватку того, другого, вывалил целый короб просьб, а под конец руки по швам и: «К первому мая трубопровод будет». А-а! Каково? Хоть бы с оговорками «может быть», «постараемся». Нет! Раздухарился, расфасонился: «Сделаем!» И сделает, черт бы его побрал! Сдохнет, но сделает…

Ему надо было хоть чуть разрядиться, выплеснуть горечь, выместить злобу, сорвать на ком-нибудь обиду. Но рядом никого не было, кроме Сталины, которая сидела на диване, подобрав под себя ноги. Подлетев к жене, Феликс Макарович с неприкрытым намерением уязвить закричал:

— Вот он каков, твой благодетель, Максим Бурлак! А ты… ты, поди… Что? Хороша ли плата за твое усердие?!

Этот наскок мужа больно зацепил Сталину, и, вместо того чтобы попытаться смягчить, сгладить, успокоить, она намеренно резко и зло огрызнулась:

— Все у тебя вокруг платы заверчено — не тебе, так ты, не берешь, так даешь. Мелочная лавка, не жизнь. Ничего святого и возвышенного. Купи-продай, бери-давай…

— О чем ты? — раздраженно возвысил голос Феликс Макарович.

— Ни о чем… Так… Надоело все, — вдруг попятилась Сталина и, чтобы отвлечь мужа от своей реплики, вернуть к прежней теме, спросила: — Как же ты выкрутился?

— Еще не выкрутился, но удавку разорвал, — самодовольство взяло верх над обидой. — Во-первых, статьи сработали. Потом Филипенко протянул братскую руку. Это тот, которому я две дубленки возил. Придумал, что я еще летом сигналил, звонил и трубил. А тут Юрасов, управляющий из Тургата. Заваливает компрессорную, вот и приклеился ко мне, запели на два голоса: «Не обеспечили… не запланировали… не подвезли…» Клюнуло. Выговор, конечно, схлопотал, но кресло… останется.

— Значит, газопровод не заработает… — негромко и раздумчиво, похоже, с сожалением проговорила Сталина и недоуменно спросила: — Чего же тогда надрывается Максим?

— Как чего? Отрапортует «в трудных условиях… вопреки… несмотря…» Глядишь, телеграмму получит от министра, а по итогам пятилетки могут и орденок, а то и выдвинут. Максим вслепую не бьет, в белый свет не стреляет.

— Да не копи ты на него злобу, — Сталина спустила ноги на пол, инстинктивно прикрыла халатом голые колени. — Может, не смог, не сумел по-иному. Все-таки друг…

— Ты-ы смотри… — сразу взорвался Феликс Макарович. — Новый адвокат Бурлака! Этот так называемый друг подставил мне ножку и едва не угробил, а благоверная супружница… С чего бы это? Может, вы в теремке днем — гимнастика на воздухе, ночью — упражнения в постели?

«Было бы такое, не раскаялась…» — едва не выговорила Сталина, но в последний миг сдержалась.

— Идиот, — с безнадежным спокойствием обронила она и резко встала. Кокетливо вскинула руки, поправила прическу. — Я Максима поперек перепилила: «Помоги Феликсу, спаси Феликса, выручи Феликса», а ты?!

— Извини, — буркнул Феликс Макарович. — После такой встряски немудрено оборзеть. Свари-ка лучше кофеек…

И первым пошел на кухню, загремел там посудой.

А Сталина сцепила на шее длинные тонкие пальцы рук и, выгнув грудь, замерла в томной выжидательной неподвижности. «Дуреха. Чуть не ляпнула. Взбесился бы. К чему? На острое потянуло? Спокойно жить надоело? А, надоело! Все паясничают, кривляются, лгут… Феликсу наплевать, согрешу ли я и с кем. И меня не волнует, с кем он блудит. Любим — напоказ, ревнуем — напогляд. Ничего подлинного, святого. Как я Марфе завидовала! Вот истинная, на века. А подвернулась молодая, смазливая самочка — и по швам. Того гляди, пойдет по Феликсовой тропке…»

Ей очень не хотелось, чтоб это случилось. Для нее Максим оставался той твердью, вблизи которой верилось в добро и правду. А то, что Максим не уступил Феликсу, остался верен себе и своей стройке, тоже обрадовало Сталину. Она знала, как нелегко ему было устоять, знала, сколько сил сожрет пятая нитка. И все-таки не уступил… Рассыпается их братство. Юрник обижен. Феликс стал врагом Максима. Марфа канула… Одни обломки… Тоска…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Отбуйствовал свирепыми ветрами март, отбушевал метелями апрель, и вот уж долгожданный май дохнул легким, но благостным теплом. На юге России отцвели сады, пошла в трубку пшеница, все жарче разгорался курортный сезон. В Сибири еще собирали подснежники, оглядывали, ощипывали набухшие почки берез. Но здесь, на южной границе тундры, на стыке ее с тайгой, земля еще не проснулась от зимней спячки, и реки не скинули ледовую скорлупу, и, кроме зависшего в небе, нежаркого, хотя и яркого солнца да почернелых, приплюснутых сугробов, — пока ничто больше не напоминало о весне. Но вымотанные работой «трубачи» уже почуяли ее близость и стали лихорадочно, наперегонки готовиться к отпускам…