Начнем сначала

— Так я и знала. — Потом погромче: — Чем тебе помочь?

— Нам бы повидаться. Ты где?

В трубке снова вздох и тишина. Торопясь ее ободрить, Бурлак закричал:

— Только не клади трубку. Слышишь? Не бросай. Где ты?

— В Тургате… Гостиница «Нефтяник»… Двести одиннадцатый номер. Я буду здесь до…

— Погоди, — перебил Бурлак, — минутку… пожалуйста.

Нажал кнопку селекторной связи с Юрником.

— Юрий Николаевич, посмотри, есть ли сегодня самолет на Тургат.

— На Тургат? — послышался шелест бумаги. — Да, в тринадцать двадцать местного.

— Спасибо. Будь добр, организуй один билетик.

Выключил селектор и в трубку:

— Слышала?

— Слышала, — эхом откликнулась Марфа.

— Жди.

Она не ответила.

Все оставшееся до полета время и весь перелет Бурлака занимал один вопрос: «Дождется ли? А вдруг?» Подсознательно был уверен, что никаких вдруг не случится: Марфа такое не выкинет, но уверенность эта скоро выветрилась, и он стал нервничать и так распалил себя, что на последнем шаге перед дверью комнаты номер двести одиннадцать силы Бурлака вдруг иссякли, он остановился, еле перемогая неодолимое желание сесть.

В несколько мгновений короткими, очень яркими вспышками память высветила их первую встречу в институтском скверике, и первое свидание в комнатке на чердаке, и свадьбу под открытым небом, и ту последнюю встречу. «Я был у женщины, Марфа». «Ах, какой же я мерзавец…» Стыд опалил душу. «Разве нельзя было по-другому?.. Подлость по-доброму? Фарисей».

Тут дверь двести одиннадцатой комнаты отворилась, выглянула Марфа.

— Чего ты стоишь? — спросила негромко и спокойно. — Я уже заждалась. — И протянула ему обе руки.

Едва их руки сошлись, как Бурлака охватило странное чувство, в котором присутствовали и радость, и смятение, и раскаяние, и ожидание близкого чуда.

У нее были мягкие, нежные, отзывчивые руки. Легонько стиснув их, Бурлак склонился, чтоб поцеловать, и вдруг упал на колени и, не вставая, целовал и целовал эти преданные, любящие, прекрасные руки женщины, которая — Бурлака пронзила эта мысль — была одна и единственная в его судьбе.

Марфа не отнимала рук, не поднимала его. Закусив нижнюю губу, она беззвучно плакала. Крупные слезы тяжело и медленно сползали по дрожащим бледным щекам, повисая на подбородке, на уголках губ и крыльях носа.

— Пойдем, — сказала она наконец, громко всхлипнув.

Пока он оглядывал комнату, прикидывая, куда пристроить снятое пальто, вошла причесанная, умытая, улыбающаяся Марфа.

— Вешалка здесь. Мой руки. Перекусим. Я еще не обедала, и ты, конечно, не ел.

Так по-домашнему, обыденно и просто сказала, что Бурлак зажмурился от душевной боли. «Откуда в ней такая сила?»

Ели молча, изредка взглядывая друг на друга. Несколько раз Бурлак порывался заговорить, но Марфа предостерегающим жестом или движением бровей не позволяла. Когда они напились чаю, Марфа проворно убрала посуду, застелила стол белой скатертью и выжидательно уселась напротив Максима, оперевшись локтями о стол. Взгляды их встретились. «Теперь и говори», — прочел он в ее глазах.

Заговорил Бурлак сразу о самом главном: о просьбе Феликса. Хотел сказать коротко, а как заговорил… одно звенышко потянуло другое: буран на зимнике, проклятая экстрасистолия, десять дней в теремке, включая тот последний вечер, когда неожиданно для себя едва не стал любовником Сталины.

— Никак не добьется своего, — угрюмо, с неприкрытым осуждением откликнулась Марфа на последнюю весть. — Уж шибко ей хотелось, чтоб и у нас, как у них. Теперь мы всех перещеголяли. То-то рада, поди…

— Вот и я думаю, что эта ниточка из той же петли, какую Феликс на меня накинуть хочет…

— Как сердце-то? — спросила Марфа.

— Дурит еще, но прежнего страха нет. Силой его загоняю в упряжку. Смиряется потихоньку. Путь единственно верный. Тут я низко кланяюсь Сталине. Видишь, как получается? И ей, и ему обязан…

— Постарел ты… И обликом. И сердцевиной вроде бы надломился. Лена…

— Где она? — встрепенулся Бурлак.

— Со мной. Работает инженером.

— Так я и знал, — пробормотал Бурлак.

И вдруг спохватился, что не с того разговор начал. «Идиот. Эгоист. Не спросил даже, где обитает, чем занимается. Выставил напоказ свои синяки и царапины, а у нее…» Страшно смутился, покраснел и, отводя взгляд, торопливо спросил:

— Где ты теперь?

Она улыбнулась понимающе и прощающе, тихо ответила:

— Рядышком. В Усть-Югане. У мостостроителей.

— Что ты там делаешь?

— Посудомойкой в рабочей столовой, — сухо и быстро, с приметным вызовом проговорила Марфа и выжидательно умолкла, не спуская всевидящих глаз с бывшего мужа.

Бурлак даже вспотел под ее взглядом. А Марфа вдруг улыбнулась — широко и весело.

— Пошутила я, Максим. Прости за глупую шутку. Должность у меня вполне приличная. Заместителем начальника мостоотряда по быту. Вроде Юрника. Только не я за начальником, а он за мной ухаживает. Как Юрник-то?

— С Юрником грустно. К разрыву клонится.

— С Феликсом наперекос, с Юрником — к разрыву, с дочкой — в разные стороны. Думаешь…

— Не думаю, Марфа. Не по моей воле, хотя, наверное, по моей вине. Не хочу, а рвется. Ползет из рук, как гнилая мережа. Рассыпается. Как удержать?

— Не знаю.